Но когда цель близко, когда ты рискуешь ради чего-то, что маячит на горизонте, очень важно извлечь пользу из каждого мгновения, насладиться каждой секундой. Стоило мне преодолеть свой страх и перестать оглядываться через плечо, отбросить прочь мучительные воспоминания о матери, и я сразу же ощутила, что снова готова стать легкомысленной.

Я сидела в заднем ряду теплого кинотеатра. Зажегся экран, и при виде раздвигающегося занавеса я испытала знакомый трепет. Музыка оркестра сопровождала новости. Я смотрела, как молодая королева перерезает какую-то ленточку, и с сочувствием подумала о том, как же ей холодно, а затем дождалась, когда зарычит лев и начнется фильм.

Возможно, он ожидал чего-то другого; вообще-то, наверняка так и было. Он думал, что мы будем целоваться, обниматься и перешептываться, как парочка, сидевшая прямо перед нами, а может быть, и желал чего-то большего, хотя я не совсем понимаю, чего именно он мог ожидать. Однако, что бы это ни было, я не воплотила в жизнь ни одну из его грез, поскольку в тот самый миг, когда экран зажегся, уставилась на него, увлеченная поворотами сюжета, то громкой, то тихой музыкой и романтическими отношениями между Эстер и Иудой. Я была похожа на соскучившееся по солнцу животное, повернувшееся к теплу и ярким краскам. У меня во рту был сахарно-приторный вкус попкорна.

Однако почти в самом конце что-то заставило меня обернуться, и я осознала, что он наблюдал за мной в полутьме. Возможно, он смотрел на меня все это время, пока я улыбалась или плакала, сочувствуя мучениям больных в лепрозории. Со смущением я подумала о том, что, по всей видимости, выглядела очень глупо, как ребенок, болтая ногами под сиденьем и уплетая попкорн. Его лицо было непривычно оживленным, а когда его рука скользнула к моей, мне показалось, что это часть фильма, словно мы с ним не сидим на складных стульях, а тоже стали частью чужого мира смерти, страсти и отмщения. До самого конца я не осмеливалась пошевелиться, чувствуя его руку на моей и его плечо, прижимающееся к моему, и впервые с августа прошлого года у меня возникло ощущение, будто я именно там, где мне и следует быть, и делаю то, что должна.

Я была настолько безрассудна, что согласилась немного погулять, и мы побежали обратно на площадь, туда, где располагалась чайная, откуда можно было вовремя увидеть выезжающий из-за угла автобус. Я попросила официантку принести чай и булочку, потому что у меня было мало денег, однако он заказал нам мороженое «Никербокер Глори» — одно на двоих, и мы сидели друг напротив друга и ели его двумя ложечками. Люди вокруг нас говорили о бедном Бадди Холли, погибшем в авиакатастрофе, о Фиделе Кастро, освобождающем Кубу, но мое лицо лучилось от счастья и я продолжала улыбаться, поскольку «Бен-Гур» каким-то образом развеял воспоминания о маминой смерти, стоявшей между нами, а чайная довершила остальное. Здесь было так восхитительно тепло, так чудесно пахло свежими булочками. Кто-то включил музыкальный автомат. Карамель, которой было полито мороженое, стекала по моему горлу. Мы просидели слишком долго, ели мороженое и булочки и заказали еще один чайничек чая. Я все время держала его за руку и чуть было не опоздала на автобус.

Подумать только, всего месяц назад курсы казались мне лишь продолжением мрака, в который я погружена, и напоминанием о планах, которые строили мы с мамой, точнее о том, что они никогда не сбудутся. А теперь это мой билет на свободу. У меня есть не только триста двадцать пять шагов, но и его обещания. Потому что, конечно же, никто не стал бы приходить каждый день в самые темные и промозглые месяцы года лишь ради того, чтобы погулять. Мы почти не говорим о будущем, точно так же, как и о недавно минувшем прошлом, но он рассказывает о том, что ему нравится во мне и какого он обо мне мнения. В его голосе — настойчивость и отчаяние, я слышу это и могу думать лишь о том, что он хочет большего — больше времени, проведенного со мной, больше моего внимания. Если бы только я могла ему это дать! Мне так этого хочется! Всякий раз, когда я пытаюсь убедить себя в том, что такой человек, как он, не может иметь по отношению ко мне серьезных намерений, не может думать обо мне все время, он произносит что-нибудь особенное или просто улыбается, и я снова начинаю тешить себя надеждой на то, что он заберет меня с собой и будет моим навсегда. Глупая, чудесная, неукротимая надежда, возвращающаяся ко мне, несмотря на то, что я полагала, будто сумела изгнать ее навсегда.

Я лежу в постели, пытаясь набраться мужества, чтобы вытянуть ноги на холодной и влажной простыне, и пишу при свете заглядывающей в окно луны. Скоро я закрою дневник и буду еще чуть более осторожной, чем обычно, поскольку если мой отец когда-нибудь узнает о происходящем, я попрощаюсь с курсами раз и навсегда. Я открыла страницы о Хартленде, вынула фотографии, которые дала мне Фелисити после нашей поездки к морю. Одну из них я просто обожаю: он улыбается, стоя на волнорезе, и хотя я клялась не вспоминать больше о Хартленде, хотя Хартленд так же далек, как Изумрудный город, эта фотография заставляет меня думать иначе. Она живая, наполненная счастьем, и мне хочется спрятать ее под подушку. Лежа в постели, я пытаюсь воспроизвести в памяти каждую секунду, проведенную в чайной, мне хочется снова почувствовать, как его пальцы переплетаются с моими, и даже вспомнить строгий взгляд леди, стоявшей за прилавком, — она явно считала, что такой юной девушке, как я, неприлично у всех на виду держать за руку молодого человека.

— Эдди, к тебе пришла сестра. — Одна из работавших в магазине девушек заглянула в кухню в тот самый миг, когда я выбежала из кабинета, испытывая угрызения совести из-за того, что устроила себе такой продолжительный обеденный перерыв.

— Сестра? — осторожно переспросила я, отбрасывая волосы назад и не обращая внимания на жужжащий в кармане телефон — наверняка это звонил Эндрю, уже пытавшийся со мной связаться.

— Ну, такая высокая, элегантная. Она заказала коробку пирожных с собой и спрашивает, есть ли у тебя полминутки.

Клер, обожавшая, когда заходила Венетия, просияла.

— О, спроси ее, будет ли она замораживать плаценту, — попросила она. — И планирует ли съесть ее через год, и каким рецептом воспользуется. Моя кузина говорит…

Однако когда я вышла из кухни в магазин, оказалось, что меня ждала вовсе не Венетия, а Фиби. Она заказала капучино в придачу к коробке с пирожными и, увидев меня, широко улыбнулась.

— Эдди! Ни за что не поверишь… — Фиби сбросила с плеч тренчкот и водрузила его на прилавок не свойственным ей жестом. — Я знаю, — произнесла она, улыбаясь. — Знаю о Джордже Холлоуэе. Я нашла упоминание о нем в Управлении записей актов гражданского состояния. Согласно ему наш дедушка умер в возрасте девяноста пяти лет. Невероятно! Мать вам солгала.

— Трогмортон сказал, что он был грустным и одиноким человеком, — отозвалась я.

— И, послушай, ты ни за что не угадаешь, что еще мне удалось отыскать.

Я увлекла Фиби к маленькому бару, где посетители могли выпить кофе с пирожным. Вообще-то мне не полагалось здесь долго торчать, особенно если мои передник и халат все еще висели за дверью в кабинете, но сейчас я позволила себе отступить от правил.