Шел сто девятый год нашего пребывания в компьютере.

Он говорил за всех нас.

Нимдоку (так заставила его назвать себя машина, потому что любила развлекаться странными сочетаниями звуков) привиделось, что в ледяных пещерах хранятся консервированные продукты. Мы сГорристером сильно сомневались в этом.

–Это очередные его штучки,– уверял я остальных.– Вроде того чертова замороженного слона, которого он нам втюхал. Бенни тогда чуть с ума не сошел. Мы будем черт знает сколько туда переться, а потом окажется, что там все протухло, или что-нибудь в этом роде. Забейте. Останемся здесь; чего-нибудь скоро нам подкинут, если он не хочет, чтобы мы сдохли.

Бенни пожал плечами. Последний раз мы ели три дня назад. Червяков. Толстых, но жилистых.

Нимдок колебался. Он понимал, что шансы невелики, но он начал худеть. Вряд ли там окажется хуже, чем здесь. Холоднее, конечно, но на это как раз наплевать. Холод, жар, дождь, лава, сера или саранча – плевать было на все: машина мастурбировала, и нам ничего не оставалось, как терпеть это или умереть.

Точку в споре поставила Элен.

–Мне нужно поесть хоть чего-нибудь, Тед. Может, там найдется зеленый горошек или груши. Ну же, Тед, давай попробуем.

Я не слишком упирался. Какого черта. Невелика разница. Впрочем, Элен была мне благодарна. Она даже дала мне пару раз без очереди. Впрочем, это тоже мало что меняло. Машина хихикала всякий раз, как мы этим занимались. Громко, из всех динамиков. Ну и потом, она никогда не кончала, так что можно было и не париться.

* * *

Мы вышли в четверг. Машина всегда держала нас в курсе текущей даты. Течение времени представлялось ей важным – не нам, это уж точно, но ей определенно. Что ж, четверг так четверг. Спасибочки.

Некоторое время Нимдок иГорристер несли Элен, сцепив руки. Бенни шел впереди них; я – позади. На случай, если что-

нибудь случится: это случится с нами, но Элен, по крайней мере, останется в безопасности. Ну, в большей безопасности, чем если бы мы этого не делали. Впрочем, это тоже мало что значило.

До ледяных пещер было всего миль сто или около того, а на второй день, когда мы лежали под материализованным этой тварью солнцем, машина послала нам манны небесной. На вкус она напоминала вареную свиную мочу. Мы поели.

На третий день мы дошли до долины Дряхления, усеянной ржавыми остовами древних блоков памяти. Со своей жизнью ИИ обращался так же бесцеремонно, как с нашими. Это было заложено в его характер: неуклонное стремление к совершенству. Касалось ли это уничтожения утративших эффективность элементов его схемы или совершенствования методов пыток, ИИ относился к этому с неизменной тщательностью – как и те, кто его изобрел. Впрочем, они давным-давно уже обратились в прах.

Откуда-то сверху просачивался свет, и мы поняли, что находимся где-то недалеко от поверхности. Однако мы не пытались вскарабкаться наверх: там все равно не на что было смотреть, уже больше сотни лет – ничего. Только выжженная поверхность того, что некогда служило домом миллиардам жителей. Теперь нас осталось только пятеро – глубоко в подземелье, наедине сИИ.

–Нет, Бенни,– услышал я голос Элен.– Не делай этого, Бенни, ну пожалуйста!

Только тут до меня дошло, что Бенни уже несколько минут бормочет себе под нос.

–Я должен выбраться отсюда,– снова и снова повторял он.– Я должен выбраться отсюда…

На его обезьяньей морде застыло выражение блаженства и одновременно досады. Шрамы от радиации, которыми ИИ наградил его во время «праздника», утонули в паутине бело-розовых морщин, и отдельные части его лица, казалось, шевелились независимо от других. Возможно, Бенни повезло больше, чем остальным четверым: рассудка он лишился уже много лет назад.

Однако даже при том, что нам позволялось оскорблять ИИ самыми что ни на есть бранными словами, награждать его съехавшие с катушек блоки памяти, проржавленные материнские платы, перегоревшие контуры и заблудшие командные импульсы любыми эпитетами, одного машина нам не позволяла ни при каких условиях: пытаться бежать.

Я сделал попытку схватить Бенни, но он успел отпрыгнуть в сторону. Он забрался на покосившийся блок памяти, внутри которого виднелась ржавая требуха, и пригнулся, сделавшись похожим на шимпанзе, чего от него, собственно, и добивался ИИ.

А потом прыгнул вверх, зацепился за торчавшую из потолка ржавую балку, подтянулся и пополз по ней, перехватываясь руками, пока не оказался на выступе стены, в двадцати футах над нами.

–Ох, Тед, Нимдок, пожалуйста, помогите ему, снимите его оттуда…– она осеклась. В глазах ее набухли слезы. Она бесцельно взмахивала руками.

Она поздно спохватилась. Никому из нас не хотелось оказаться рядом с ним, когда что-то готово было произойти, не могло не произойти. Ну, и потом, мы-то знали, с чего она так распереживалась. Когда ИИ в период своего безумия изменил Бенни, похожим на обезьянье стало не только его лицо. Причиндалы у него тоже сделались здоровенными, и ей это нравилось! То есть, она, само собой, обслуживала нас всех по очереди, но нравилось ей это только с ним. ОЭлен, образцовая Элен, непорочная Элен, чистейшая Элен! Грязь-то какая…

Горристер закатил ей пощечину. Она съежилась, плача и не отводя взгляда от бедного безумного Бенни. Нельзя сказать, чтобы слезы служили ей защитой. Мы привыкли к ним еще семьдесят пять лет назад. Горристер лягнул ее, двинув по ребрам.

И тут возник звук. Наполовину свет, наполовину звук. В глазах уБенни возникло и начало пульсировать, разгораясь, какое-то свечение, и звук пульсировал, усиливаясь, вместе с ним. Пульсация учащалась; должно быть, это причиняло боль, и боль эта усиливалась, потому что Бенни начал мяукать как раненый зверек. Сначала негромко, но потом все громче. Плечи его ссутулились, и он сгорбился, словно пытаясь избавиться от этого. Согнутые в локтях руки прижались к груди как у бурундука, голова свесилась набок. Обезьянью морду перекосило от боли. А потом он взвыл, и звук, исходящий из его глаз, сделался громче. Громче и громче. Я зажимал уши руками, но не мог заглушить этот звук, он запросто проникал сквозь мои ладони. И не только звук: боль тоже пронзала мое тело как иголка – тонкую фольгу.

Неожиданно Бенни выпрямился. Он стоял на уступе, словно вздернутый за нитку – ни дать ни взять, марионетка. Свет бил теперь из его глаз двумя снопами. Звук повысился, едва не уходя в ультразвук, а потом он рухнул вперед и сгрохотом грянулся о металлический пол. Он лежал, судорожно дергаясь, а свет разливался вокруг него, и звук понемногу возвращался к привычным частотам.

Наконец, свет в его голове погас, звук стих, и он просто лежал, жалко всхлипывая.

На месте его глаз темнела мягкая, влажная слизь. ИИ лишил его зрения. Горристер, иНимдок, да и ясам – мы трое отвернулись. Но не раньше, чем увидели на лице Элен облегчение.