ему даже подслушивать не хотелось; он смотрел на дверь в полной уверенности, что сейчас увидит Сесилию, но из туалета вышла незнакомая девушка. Своей очереди он ждать не стал и направился на кухню. Сесилии там не оказалось, но там был Густав. Забей на Сесилию, зачем тебе Сесилия, Густав обнимал его за шею и стоял очень близко, Мартин попробовал посмотреть на него и что-нибудь сказать, но ему почему-то было трудно открыть глаза.

– На вот, выпей, – сказал Густав. Стакан с прозрачной жидкостью. Водка? Вода? А какая разница! Это была вода. Открытый кран. Ещё. В раковине плевки снюса и размокшие чипсы.

– Ты в порядке?

– Oui. Я бы сказал даже tout va bien.

– Чёрт, отлично. Тогда давай выпьем.

– Пить больше нечего.

– Сейчас мы всё организуем. – Густав открыл холодильник и вытащил чьё-то пиво, ну и пусть, что чужое, пиво, оно, так сказать, всегда пиво. Вокруг них собралась толпа. Одна из многочисленных кухонь, которую они покинут, как ракета покидает стартовую площадку. На место, где стояла ракета, будут смотреть и думать: неужели она тут была? Они уйдут из этой кухни, и кто-то когда-то расскажет о вечеринке, куда пришли Мартин Берг и Густав Беккер, тогда они были такие молодые, что даже не верится, что те и нынешние – это одни и те же люди. Но, конечно, уже тогда можно было понять, увидеть зерно и проблеск будущего. У кого-нибудь есть фотоаппарат?

– Я сейчас в туалет и вернусь.

Тот, что в коридоре, занят. Надо было дождаться очереди. Те девицы торчали бы там целый год. Мартин пошёл к двери на веранду, надел чьи-то туфли, которые были ему велики, и вышел в сад. Тёмные ветки яблонь, свежий воздух, он поставил пиво рядом на траву и расстегнул ширинку, от мочи шёл пар.

Она, видимо, ушла домой. Домой или с кем-нибудь наверх.

Всё равно.

Деревья покачивались, наверное, ему надо отдохнуть, посидеть немного на диване, пару секунд подремать. Пару секунд, не больше.

Кто-то взял его за руку. Женская чёлка, раньше была кудрявая и длиннее, теперь короче, он её знает, но имя забыл. Она бывает в «Спрэнгкуллене». Она смеялась, проснись, Мартин, идём, у нас там танцы. Комната сначала накренилась, но потом выровняла курс, он должен налить себе вина из чужой бутылки в чужой бокал, она держала его за руку, носки легко скользили по паркету, он так её вращал, что юбка развевалась. Идём, сказал он, на веранду покурим. Она пошла за ним, но курить не захотела, и хорошо, потому что в пачке осталась одна сигарета. У неё были голые руки, и она обхватила себя за плечи, он перевесился через перила и пролил вино, зажёг сигарету… а она тёплая… он потушил окурок в цветочном горшке и поцеловал её, непривычное ощущение, как будто в воду нырнул, но привыкаешь быстро. Она прижалась к нему. Всё снова качалось.

– Слушай, мне надо… – Её рука на плече. Он её сбросил. – …надо в туалет.

– Мартин! – Прямо перед ним появился Густав. – Последний трамвай через пять минут.

– Чёрт.

– Мы успеем. Или ты остаёшься?

– Нет, дьявол. – Он нашёл только один свой ботинок, второй надел просто похожий, быстро вышел на улицу, на него обрушилась ночь, музыка умерла, он видел, как в жёлтом свете фонарей идут вперёд его ноги, из мрака вынырнул трамвай, с визгом и скрипом открыл свои недра – вперёд к свету и свободным местам. Так тепло, он погрузился в воду на глубину и, убаюканный, уснул – им не скоро выходить. Положил голову Густаву на плечо и что-то сказал, сам не разобрав, что именно.

– Мартин? Мартин? – Его легко трясут за плечи. Ступени, он падает вперёд, руки в траве, всхлипывает, горло горит, и его выворачивает наизнанку. Рука убирает волосы с его лба.

– Ты всё, проблевался? Ещё надо?

Он качает головой.

– От дряни лучше сразу избавиться, ты же знаешь.

Новый спазм сотрясает его изнутри. Возвращается голос, вместе с желчью, надо всё выплюнуть.

– Просто отдохни немного.

– Конечно. Ложись. Да не на спину, придурок. Вспомни Джима Моррисона. – Густав помогает ему лечь на бок, убирает его руку. Как будто он ребёнок. Кто-то всё устроит. Качели в темноте. Он летит вниз.

– Слышишь, Мартин? Мартин. Ты можешь идти? Мы не можем здесь уснуть. Будет дико холодно. Давай я помогу.

Его рука на плече, земля летит мимо ног.

– Я должен написать об этом.

Густав смеётся:

– Ты этого не будешь помнить.

– Я помню всё.

– Конечно. И что же ты напишешь?

– Слушай, это и напишу. Вот это вот всё.

– Я знаю, что напишешь.

– Конечно, напишу, да?

– Да, конечно. Ты должен. Осторожней, тут поребрик.

– Я действительно так считаю. Что я должен.

– Само собой, ты должен писать, я должен рисовать.

– Доказанный факт.

– Точно.

– Слушай, а это хорошее название… Факт… Кажется, меня опять вырвет.

Согнутые ноги, руки на коленях. На него вызывающе смотрит асфальт.

– Больше нечем. Мы скоро придём?

– Через две минуты.

– Я обещаю, что я это сделаю.

– Напишешь?

– Да.

Лицо Густава в красках рассвета. Он улыбается и сжимает руку Мартина, пожалуй, слишком крепко, у Густава сильные пальцы, но это обещание, его нужно как-нибудь закрепить, и Мартин так же сильно жмёт руку Густава в ответ. Что-то тёплое разливается под веками, Мартину нужно посмотреть в сторону и несколько раз моргнуть.

10

Распахнув дверцу холодильника, Ракель чертыхнулась при виде пустых полок. Это будет самый скудный завтрак года – чашка чёрного растворимого кофе и два хрустящих хлебца с маслом.

Она умудрилась начисто забыть о сегодняшнем семинаре по психоанализу, что само по себе уже подвиг. В предыдущих случаях она несколько раз читала текст, делала заметки, формулировала вопросы, смотрела, если надо, дополнительную литературу и не пила накануне. Большинство семинаристов учились на последнем курсе психфака и либо готовились к аккредитации, либо уже её прошли и активно ссылались на «клинику», всех интересовал анализ. Ничего не зная о «клинике», Ракель знала немецкие глаголы, чем и снискала некоторое уважение, хоть и была новичком.

За пять минут съев жалкое подобие завтрака, Ракель принялась искать одежду и бумаги. А ведь она даже говорила о семинаре с однокурсником, который тоже собирался пойти. Но потом это просто вылетело у неё из головы. Начало через три часа, а она ничего не прочла, ни о чём не подумала и даже чистую рубашку найти не может.

Спустя полчаса она сидела у окна в «Сигаррен». По телевизору показывали бега. Завсегдатаи кафе