— Конечно…

Аркадий усмехнулся. Зубы у него были очень белые, один к одному, свежее дыхание, тонкий нос с узкими ноздрями.

— Вы обещаете? Защиту?

— Как вы догадались, что я и мои товарищи, которых вы не видели…

— Я знаю, кто был Матвей, помогал Дмитрию Николаевичу на процессе, где судили таких, как вы. Еще до Бейлиса…

— Таких, как я?

Аркадий рассмотрел свои ухоженные ногти, высморкался в накрахмаленный платок.

— Вы шли там, по улице, и я вас узнал. Хоть и видел впервые. Впервые. Поймал ваш взгляд и убедился. Это немногие видят, думаю — очень мало кто. Я вижу не только это. Определяю характер, лжет ли кто, придумывает что-то или говорит о том только, что происходило на самом деле. Дмитрий Николаевич очень ценил как раз за такое, прощая мои недостатки. Недостатки. Среди которых — излишняя, быть может, любовь к матери, сестрам и младшему брату. Я убеждаю их уехать, в Одессу, они не хотят, боятся чего-то…

…Старшая сестра Аркадия, Эстер, поменявшая имя на Надежду, была на юге, служила в военно-полевом госпитале у добровольцев, средняя — Лия, показавшая Андрею фотографию Эстер, сказала, что знаменитый военный хирург Черняховский взял с собой Эстер в качестве старшей операционной сестры. Эстер была длиннолица, светлоглаза, смотрела в объектив с улыбкой, меж верхними зубами была щербинка. Ее имя означало «звезда», объясняла Лия, но имя Надежда подходило ей вполне, звезда не просто звезда, а звезда путеводная, та, что дарит именно надежду. Муж Эстер, вместе с сыном, был тоже на юге, человек сугубо гражданский, проектировал холодильные вагоны, в которых во время войны с Германией доставлялись в действующую армию охлажденные продукты, господин Холод, называла мужа Эстер. Лия была маленькая, чуть раскосая, с тонким носом, ноздрями, как у Аркадия.

В госпитале, здесь, в Киеве, служила и младшая из сестер, Софья. На фотографиях Сто восьмидесятого санитарного поезда, шестнадцатого года — Софья после окончания курсов была направлена туда по рекомендации Надежды-Эстер, — Софья всегда стояла чуть позади прочих. На большой фотографии, в процедурной, в первом ряду, но сбоку, глядя не в объектив, а чуть в сторону, с легкой улыбкой сидел нога на ногу красивый офицер с георгиевским крестом. Лия сказала, что этого офицера, приехавшего в Киев повидаться с Софьей, убили большевики. Он был без погон, в фуражке без кокарды, его остановили днем, искололи штыками.

Лия убрала альбом, сказав, что Софья плачет, если сама открывает альбом или узнает, что его открывал кто-то другой, предложила чаю, но Андрей спешил: надо было встретить Ксению, он справлялся — ее поезд должен был прийти сегодня.

На вокзале были толпы встречающих. Поезда прибывали без расписания, железнодорожный служащий прятался от тех, кто пытался что-то узнать. Он был родственником одного из боротьбистов, с ними Андрей связался через Терлецкого, тот говорил, что боротьбисты рано или поздно лягут под большевиков. Андрей смеялся — большевики проживут до своего годичного юбилея и уйдут в небытие, Терлецкий кивал — да ладно, это мы уйдем и имен наших не вспомнят, родственник его теперь пил чай в потайной комнатке за столом телеграфиста, дверь была оклеена обоями с маленькими букетиками ландышей, он и сказал, что поезд уже пришел, что хотел послать кого-то известить об этом Андрея, но куда посылать — не знал; Ксения стояла возле входа в буфет, вид у нее был неузнаваемо беспомощный, баул оттягивал руку — ее поезд пропустили через границу раньше других, вышедших из Москвы.

— Я не знал, прости, — сказал Андрей. — Наш человек не предупредил…

Ксения пожала плечами. Они поехали на извозчике, Ксения положила голову Андрею на плечо, сказала, что в ее жизни появился другой, совершенно к их делу отношения не имеющий человек, и человек этот сейчас в Киеве, приехал из Петрограда, инженер. Андрей почувствовал слабость, сухость во рту.

— Почему? — спросил он.

Их остановили, солдат с нашивками за ранения рявкнул «Ihr Ausweis!»[19], выхватил паспорта, передал офицеру. Тот раскрыл паспорт Андрея, закрыл, посмотрел на фотографию Ксении в ее старорежимном паспорте. Отдал солдату, что-то шепнул.

— Bitte! — возвращая паспорта, моргая, сказал солдат.

— Почему? — повторил Андрей.

— Не знаю. Ничего не знаю. Ничего! — сказала Ксения и зевнула, прикрыв рот рукой в перчатке.

— Здесь немцы даже вежливы по сравнению с границей, — сказала она.

— Просто им, как собакам, лучше не смотреть в глаза, — сказал Андрей.

— В Курской губернии большевики обыскивали и грабили поезд. На границе. Немцы стояли по другую сторону и смотрели. Смеялись. И над теми, кто грабит, и над теми, кого грабят. К ним за помощью обратилась какая-то дама, весь поезд — буржуазия, бегущая от большевиков, так офицер крикнул, что ведь вас не… не насилуют… Он употребил особенное слово. А что творили большевики! Один, в черной кожанке и кожаной кепке, как шофер, не мог поверить, что у меня только баул и шляпная коробка. На дне коробки лежали книги, она из-за этого была тяжеловата, он ее разодрал, бросил мои две примятые шляпки в проходе, книги тоже изодрал, думал, между страниц будут деньги или что-то еще. Хотел сорвать мой медальон, мамин, даже руку протянул и увидел, как я сжимаю шляпную булавку. Я вспомнила драку с уголовными на каторге, тогда у меня был кедровый сучок… Я этому большевику смотрела прямо меж глаз. Он почувствовал и отступил… если бы не немцы в двадцати шагах, выхватил бы свой наган. А немцы — смеялись, как обычно смеются немцы: Ха! Ха! Ха!

По просьбе Андрея извозчик сделал крюк, ехал по Крещатику. Гуляющие с кавалерами дамы из-за своих зонтиков казались издалека одуванчиками. Одуванчики в движении. Так подумал Андрей. Ему хотелось думать красиво, образно, хотелось сказать о своих образах Ксении.

Немецкие патрули стояли на углах.

— …Мне, перед отъездом из Москвы, сказал один…

— Ты никогда так не говорила — «сказал один…»

— Бердников. Он с большевиками, в их Чрезвычайной комиссии. Он там наш человек. Так вот, Бердников сказал: это большевики сообщили немцам, что Ирина и Борис выехали в Киев. Они потом сообщили и о тебе, и Николае Ивановиче, это они провалили дачу в Святошино…

— Откуда в Москве знали про дачу?

— Видимо, отсюда… Или у нас провокатор, или их агенты за нами следят. Или и то и другое… Еще до Мирбаха у них появился даже секретный отдел, или — они любят это слово — особый уполномоченный по социалистам-революционерам, — а после Мирбаха они о каждом нашем шаге докладывают немцам. Доносили и о подготовке на Эйхгорна. Или немцы не поверили, или сами пропустили. После Эйхгорна их контрразведка считает — большевики дали им не все, но его смерть получилась выгодна всем. Вот патруль нас пропустил слишком легко. Немцам известно, кто я, им сообщили, они просто будут за мной следить…

Андрей усмехнулся. Все ему представлялось значительно проще. Если бы немцы знали, кто такая Ксения, они бы расстреляли пролетку, и его, и Ксению, вместе с извозчиком и его ароматно пукавшей соловой лошадкой. У Ксении мания. Она всегда считала себя особенной. И эти ее фантазии насчет большевиков. Большевикам не до этого. У них уже начались рабочие забастовки. Им в самом деле недолго осталось. Кто только их сменит?