идеальная. Я улыбаюсь и делаю так, чтобы перед глазами у меня все расплылось, чтобы линия из камешков тянулась до бесконечности.

Но потом по краям бесконечности что-то происходит. Откуда-то появляется еще одна линия из камешков. Я тру глаза, потому что думаю, что они обманывают меня и мне в моей голове кажется, что еще одна линия на полу в гостиной есть, а на самом деле ее нет. Потом я замечаю руку. Эта рука добавляет еще камешки. Я знаю эту руку. Это рука моей мамы!

Мама добавляет еще камешки в прямую линию рядом с моей. Камешки в ее линии цвета Слоновой кости, Камео и Льняного белого. Они все Маленькие и большей частью круглые. Ее рука останавливается. Линия перестает расти. Рука исчезает. В этой линии желто-белых, Маленьких, большей частью круглых камешков всего 21.

Я любуюсь этой новой линией камешков и вдруг вижу на полу рядом с ними нос, губы и подбородок моей мамы. Я быстро смотрю и вижу ее глаза. Я собираю все это вместе и вижу ее лицо. Мамино лицо лежит на полу, как мое.

У тебя получилась очень красивая линия из камешков, мама! Ты тоже чувствуешь себя от этого спокойной и счастливой? Тебе тоже нравится раскладывать камешки?

Жаль, что мой голос сломан, а то я спросил бы ее об этом. Но потом я внимательно смотрю на ее губы и вижу, что лицо моей мамы улыбается. Мне не нужен голос, чтобы узнать ее ответ.

Глава 25

Начало октября, новая страница календаря и первый по-настоящему холодный день осени, но смена сезона — переход от летней жизни к чему-то заметно иному — произошла, по ощущениям Оливии, еще месяц назад. Отдыхающие с детьми школьного возраста снялись со своих мест и устроили массовый исход с острова сразу же после Дня труда. В тот праздничный понедельник островная жизнь еще била ключом, а к полудню вторника стало пусто и тихо, и, казалось, остров тихонько вздохнул с облегчением. Теперь Оливия может снова расслабиться, ездить в супермаркет в любой день недели, поворачивать налево, не дожидаясь по несколько минут, когда наконец появится просвет во встречном потоке машин, и гулять по пляжу в одиночестве; однако, как это ни странно, не только наплыв отпускников в начале лета потребовал от нее большой и сознательной адаптации, но и их резкий отток тоже.

Хотя после Дня труда прошел уже целый месяц, Оливия до сих пор пребывает в каком-то угнетенном состоянии духа. Она любит одиночество, даже предпочитает его, но почему-то, когда в сентябре все разъехались с Нантакета, она почувствовала себя брошенной, как будто в буквальном смысле слова опоздала на последнюю шлюпку. Пляжных фотосессий у нее больше не запланировано. Страницы ее ежедневника на октябрь, ноябрь и декабрь пусты. У нее до сих пор осталась уйма фотографий с летних съемок, требующих обработки, так что в ближайший месяц заняться ей точно будет чем, но каждое утро она просыпается с чувством, что у нее нет никаких дел. Никакого четкого распорядка. Никакой цели.

Она постоянно думает об Энтони, яркие, практически осязаемые воспоминания то и дело накрывают ее в самые неожиданные моменты. Едва стоит ей закрыть глаза, как она видит перед собой завиток волос на его шее, его маленькие ладошки и пальчики, так похожие на ее собственные, его костлявые плечики, его неподвижно-спокойное, точно изваянное из мрамора, спящее лицо. Она слушает стрекот сверчков по вечерам, и в ушах у нее звучит топот его босых ног по полу, его мелодичный смех, его «иия-иия-иия». Она вдыхает прохладный осенний воздух и ощущает запах его кожи после целого дня на солнце или после ванны с пеной.

Она все еще пытается понять, зачем все это было, все еще пытается слушать ответы Бога сердцем, хотя по-прежнему не уверена в том, что понимает, как это делается. У нее такое чувство, что она пытается нюхать глазами или слушать носом, или, того глупее, что она пытается заставить какую-то часть своего организма или души, в существовании которой даже до конца не уверена, превратиться в антенну, в спутниковую тарелку, способную принимать мудрость с небес. Это кажется непродуктивным и не вполне нормальным.

Впрочем, сегодня хороший день, сегодня у нее есть возможность отвлечься от безответных молитв и бесцельного одиночества. Сегодня она ассистирует самому Роджеру Келли на свадьбе в «Голубой устрице». Роджер Келли — самый востребованный на острове свадебный фотограф. Какие-то форс-мажорные обстоятельства в семье вынудили его постоянную помощницу уехать на материк перед самой свадьбой, и Роджер оказался в безвыходном положении. В июле Оливия делала пляжную фотосессию для семьи Морган, а миссис Морган оказалась лучшей подругой матери лучшей подруги невесты, и по ее рекомендации в самый последний момент Оливия и получила эту работу. Да, ей придется быть на ногах весь день с раннего утра до позднего вечера, а по деньгам выйдет не очень много, может, чуть больше, чем за пляжную фотосессию, зато ей не надо будет ничего обрабатывать плюс будет возможность чем-нибудь себя занять.

Роджер попросил ее взять на себя неформальную съемку, что-то типа свадебного фоторепортажа, которые сейчас в моде, а он будет заниматься более формальными, традиционными снимками, для которых нужно позировать. Он отвечает за «овощи», а она — за «десерт». Оливия просматривает кадры, которые уже успела отщелкать с утра, задерживаясь на тех, которые нравятся ей больше других. Отец невесты целует дочь в щеку. Невеста смеется. Жених нашептывает что-то на ушко невесте. Одна из маленьких гостий приподнимает подол своего пышного тюлевого платьица, чтобы полюбоваться нарядными лакированными туфельками.

Саму свадебную церемонию устроили на скромном насыпном пляже «Голубой устрицы» с видом на бухту, а банкет, который сейчас в самом разгаре, проходит на террасе отеля. Уже вечер, ярко светит луна, и мерцают звезды. Огонь, пылающий в облицованном камнем специальном углублении, и уличные обогреватели, точно фонари, расставленные между столиками, не дают прохладному ночному воздуху проникнуть за границы изящно украшенного белого шатра. Оливия снимает луну над бухтой, чайные свечи и стеклянные вазочки, наполненные ярко-красными ягодами клюквы, на белоснежных льняных скатертях, букет невесты из белых роз рядом с бокалом шампанского.

Действие перемещается на танцпол, но внимание Оливии привлекает мальчик, в одиночестве сидящий за шестиместным столиком. На вид ему лет семь или восемь, у него длинные, в небрежных завитках светлые волосы, а одет он в белую рубашку, слаксы и мокасины. Выглядит он просто восхитительно.