людей, свидания, интим. И тут — номера не знает.

— Я готов записывать, — продолжил докапываться дотошный коп.

Пришлось выкручиваться.

— Мне что-то нехорошо, сэр. Наверное, это от шока. Можете подбросить до больницы? Вы ведь туда едете? Медсестра даст успокоительное, и, уверена, память вернется.

Твою мать! Прям сериал-мелодрама, что обычно крутят в дневное время для домохозяек. Амнезия, потеря памяти. Коп ответил, мол, к пострадавшему в реанимацию могут проходить только родственники.

Новый шок! «Реанимация». Ужасное, пугающее слово! Я готова была назваться хоть кем: его сестрой, женой. Лишь бы пустили. Сестра, ага, как же! Ни документов, ни внешнего сходства. Для жены — слишком молоденькая. Ни единого шанса обвести опытного копа за нос.

Вдруг, идея! Дуть к отцу Роба Дональду Грэйвзу! Я подорвалась с места. Опешивший коп что-то кричал вслед, типа: «Эй, ты куда? Девушка, а ну стой!». Пробежав футов пятьдесят, остановилась, чтобы избавиться от дурацких каблуков, которые напялила специально, чтобы сцена с брызганьем кислотой в бросившего меня «парня» была более драматичной.

Туфли, довольно короткое обтягивающее платье цвета багрянца пылающих от ярости щек. Да! Если уж и ставить точку, то в таком наряде. Чтобы «парень» знал, кого потерял, козел эдакий!

Выход из шока и осознание: Роб — не козел. Он просто не мог прийти ко мне. Дичайший стыд перед собой! Моя чертова вспыльчивость и гордость. Приди я нему, и, возможно, трагедии бы не произошло. «Дура, какая дура!» — ругала себя, барабаня со всей силы кулаком по двери дома Грэйвзов.

Открыла миссис Эркин. Я не дала ей и рта раскрыть. Медлительная, церемонная старуха. Черепаха. Не до неё!

— Эй, мистер Грэйвз! — крикнула, ворвавшись в прихожую.

Он не отозвался. Их тихий старый дом, не терпящий громких звуков, смеха, стонов любви.

Отец Роба молча, неторопливо спускался по лестнице. Равнодушный, холодный взгляд из-под очков. Мужчина лет пятидесяти пяти. Сорочка, брюки. Такие, как он, не ходят по дому в трусах или заношенных трениках. Подобные ему спят в шелковых старомодных пижамах, похожих на классическую одежду. Почему Робу так хотелось вырваться из особняка? Гнетущая атмосфера, духота. Комнаты, пропитанные терпкими духами домработницы.

Я стояла перед этим человеком в обтягивающем платье, босая. И мокрая до нитки. Как говорить с таким? С чего начать? Ступор…

— Добрый вечер, — монотонно произнес он. — Вы кто?

— Добрый вечер! Я — подруга Роба, — начала.

«Подруга». В декольтированном, коротком платье. Ага, конечно! Дональд Грэйвз, само собой, не поверил.

— Подруга, значит? — скривил он рот.

— Мистер Грэйвз, Роб в…

Он прервал меня.

— Где Роберт, я знать не знаю, но вы напрасно пришли. Я не дам вам ни цента. Пусть ищет деньги на развлечения в другом месте.

Кошмар! Мало того, что он перебивал, не давал сформулировать мысль, так еще и сами слова. Да за кого он меня принимал? За какую-то продажную девку, которой хватило наглости прийти и просить за загульного дружка деньги?

Скверная генетика. Непробиваемость Роба. Но его мама. Иранка. Невероятной красоты женщина. Роб почти не упоминал её в разговорах. Но однажды удалось глянуть на черное-белое семейное фото. Грэйвз поначалу отказывался показывать. Я настаивала.

Отдельный отсек в бумажнике Роба. Свернутый вдвое кусочек прошлого. Линия слома на фотографии, проходящая четко по лицу и фигуре его отца. Я так и не смогла разглядеть, какой он был в те годы. Маленький Роб и его мама. Такие удивительные! Одинаковая, лучезарная улыбка, красивые и очень добрые глаза. Её звали Шерин. Брак с человеком постарше. И что она нашла в сухаре по имени Дональд Грэйвз? Зануда, высокомерный сноб. Возможно, тогда он был чуть лучше характером. Вдовец. Никаких других женщин в доме после ее смерти, кроме чопорной старухи. Однолюб. Если уж встретил кого-то — любовь до гроба.

— Прошу покинуть мой дом, мисс!— отрезал отец Роба.

Я закипела от ярости!

— Я-то покину, мать вашу!

Мисс Эркин, стоящая за моей спиной, возмущенно крякнула.

— Только вот сын ваш «Роберт» в больнице. В реанимации! Ясно? Смотрю, вы собраны, одеты. Так вперед! Заводите чертов Кадиллак!

Лицо Дональда Грэйвза почти не изменилось. Только глаза стали какими-то блестящими. И рука на перилах чуть задрожала. Он спустился, накинул пиджак, вышел. Без зонта. Я последовала за ним. Он не сразу заметил. Бесшумная поступь босых ног, шум дождя. Обернулся уже у гаражных ворот.

— Вы еще тут? — хмуро, пренебрежительно спросил, протерев влажное лицо.

Что, блин?! Я сообщила ему такую важную и ужасную новость, а он не собирался брать меня с собой, не хотел подвезти до больницы. Никаких шансов попасть в реанимацию. Он бы не стал уговаривать медсестер пустить «не родственника». Горечь обиды и полнейшее отчаяние! — вот что я испытывала, глядя как Кадиллак исчезает за старинными коваными воротами…

Отец Роба говорил со мной как с потаскухой. Для него «подруга сына» — это какая-нибудь невзрачная длинная мымра с вечно хмурым лицом. Без форм и чарующих изгибов тела. Во всем черном. Избранница сына Дракулы. «Гробовщик». Сознательно или нет, Грэйвз-старший сам создал такой имидж. И сыну заодно. Ходячий, мать его, мертвец! Ни одного шанса для Роба проявить себя как отдельной, независимой личности. Холодная могильная плита из правил, устоев, снобизма, придавливающая к земле живого и страстного Роба. Какой кошмар!

Господи! Да лучше бы Роб родился в семье попроще. Выпивоха-отец, ничего не добившийся в жизни. Его жена Шерин. Стройная, как лань, и веселая в молодости. А в пятьдесят — располневшая, ворчливая от опостылевшего быта и вечного отсутствия денег тетка. Платье в пол и завязанный на затылке восточный платок, скрывающий копну невероятно густых волос.

Её сыновья — три взрослых красивых раздолбая. Кровные братья. Не Танатос, Гипнос и Эфир. Никаких Мартинов и Эйденов в той вселенной. Обычные парни. Роб — младший из них. Старшие — бывшие двоечники, какие-нибудь барыги и отвязные хулиганы. Кутёж, мутные делишки и куча приводов в полицейский участок. Ноль тормозов. Девицы всех рас и национальностей. Ругань матери. На иранском. Чтобы только они понимали то, что она обо всем этом думает. Отчитывание с жестикуляцией, свойственной ближневосточным женщинам. Ругань-руганью, а им на всё пофиг.

Роб. Обычные мозги. Никакой гениальности. Никаких возможностей поступить в университет или колледж. Чем бы он занимался? Тачки. Его любовь к старым американским машинам. Он рассказывал о гонках NASCAR, чемпионе Джуниоре Джонсоне, моделях Форд.

Грэйвз — автомеханик. Любопытно было бы на него глянуть. Легкий загар от работы с машинами во дворе дома, вечно черные от машинного масла ногти и пальцы. Куча татуировок. Мрачный череп на фоне пламени, знаки анархии и хаоса.