— Благодарю за беспокойство о моих интересах. Я сообщу о своем решении завтра, — сказал Герберт. — Решение о судьбе матери должна принимать ее дочь. Но, магистр, — на этот раз уже Герберт криво улыбнулся одной стороной рта, — можете быть уверены, что вы получите разрешение на эти исследования. Девочка предпочтет видеть свою мать любым разумным существом, даже вампиром.

Про себя Герберт подумал, что рискует. Все же, если Лэрис придет в нормальное состояние, основной рычаг воздействия на Эдиан пропадет.

Останется только любовь. И добрая воля.

Или не останется.

— Если она станет высшим вампиром, то потом… артефакт сможет вновь сделать ее человеком? — спросила Эдиан, когда он позднее рассказал о визите магистра.

— Вероятно. По словам Броуди — я еще поспрашивал его, вопрос весьма любопытный, мне самому интересно — был один случай, что из обращенного вампира сделали высшего, а потом опять человека, когда добрались до магической жилы.

— Тогда да, — ответила Эдиан. — Пусть этот вампир переливает ей свою кровь.

Спустя полтора месяца…

— Мамочка, милая, ты не волнуйся, у нас все хорошо. Я даже не думала, что он такой заботливый окажется… Ну прости меня, как мне еще было поступить? Мне нужен был огонь, а кроме Герберта… я никого с собой не представляю…

Эдиан сидела на табуретке, которую велела принести в «предбанник» возле палаты, где содержалась ее мать. Почти два раза в неделю она приходила сюда и рассказывала маме обо всем, что с ней происходит. Ей казалось, что, если просто говорить, как в детстве, делиться с мамой своими делами и заботами, то рано или поздно она вспомнит себя и свою дочку. Одной крови высшего вампира может быть недостаточно, нужно что-то еще.

И этим «чем-то» Эдиан считала такое простое общение. Одностороннее, рвущее душу, выворачивающее наизнанку. Но она из раза в раз приходила сюда.

Прежняя Лэрис не одобрила бы внебрачную связь с Гербертом, поэтому почти всегда Эдиан словно оправдывалась перед ней. Объясняла и рассказывала о своих мотивах, и даже об отношениях с Гербертом, которые стали главное и неотъемлемой частью ее жизни.

И сдвиги были. Бывшая Лэрис больше не кидалась на решетку при виде Эдиан. Не пыталась добраться до ее горла. Просто сидела в глубине своей палаты и смотрела на дочь непонимающим удивленным взглядом. И Эдиан думалось, что это хорошо. То ли кровь магистра Броуди, который щедро делился ею с Лэрис два раза в неделю, действительно постепенно превращала ее в высшего вампира. То ли ей, Эдиан, удалось немного «приручить» низшего вампира.

По щеке протекла невольная слеза при виде малочтопонимающего взгляда мамы.

— А по учебе тоже все хорошо! Смотри! — стряхнув слезу улыбнулась Эдиан. Подняла ладонь, зажгла на ней сноп яркого пламени, скрутила из него небольшой вихрь, потом дунула, чтобы погасить.

— Мне подчиняются все стихии, я научилась исцелять многие болезни!

И вдруг Лэрис встала со своей кровати. Подошла к решетке и уставилась на Эдиан. Эдиан на всякий случай сделала шаг назад. Знала, что Герберт, наверняка, наблюдает за ними, и он будет волноваться, если вампирша окажется слишком близко к его сокровищу.

Но вампирша опять не повисла на решетке, не протянула в сторону Эдиан крючковатые хищные пальцы. Она просто подняла руку и приложила ее к виску, как человек, который смутно начал что-то вспоминать.

— Эдиан… дочь… — вдруг неуверенно сказала он глухим, как из-под земли, голосом. — Я хочу погулять.

И замолчала.

Эдиан хотелось броситься к ней, как-то обнять через прутья решетки. Но она уже научилась хорошо владеть собой и не поддаваться опасным порывам. Просто сдерживаемые слезы радости потекли по щекам.

— Мамочка, милая, ты меня узнала? — прошептала она. Ей не верилось, что мама, наконец, назвала ее по имени, признала дочерью.

— Я хочу на улицу! — вдруг зло бросила Лэрис, развернулась и сердито отошла в дальний конец палаты. Больше она к Эдиан не оборачивалась.

Эдиан еще пыталась говорить с ней, просила ответить. Но теперь это было бесполезно. В душе все равно билась нежданная и от этого особенно сильная, золотая радость. Радость, которой не верится.

Свершилось. Кровь высшего вампира и рвущие Эдиан душу разговоры, принесли свои плоды.

Эдиан с трудом заставила себя выйти. В коридоре ее ждал Герберт. Он нередко приходил ее встречать после свиданий с матерью — знал, что Эдиан плачет после этого. А его касания и твердый голос, в котором лишь при виде Эдиан появлялись бархатные нотки, всегда ее успокаивал.

Увидев ее лицо, он все понял сразу. Прижал к груди ее голову, накрыл затылок большой теплой ладонью.

— Герберт, она меня узнала! Она хочет погулять! — захлебываясь сказала Эдиан и вцепилась в его плечи. — Ты представляешь себе?

— О прогулке пока не может быть и речи, — ответил он. — Но… пожалуй, начинает получаться.

— Я понимаю! Но потом, потом, если все пойдет, как надо, мы ведь выведем ее на улицу? — спросила Эдиан, подняв на него взгляд и с мольбой заглядывая в черные глаза.

— Хорошо, — усмехнулся Герберт. В его лице скользнуло напряжение. Эдиан знала его причину. Если ее мама станет хотя бы относительно нормальной — пропадет основной рычаг его давления на нее.

И была по-настоящему благодарна, что он все это позволил.

На самом деле ему было нечего бояться. Эдиан была намерена не просто вернуть матери разум. Она всерьез собиралась сделать из нее человека.

— Поехали, — сказал Герберт и взял ее за руку. — И хватит слез на сегодня. Я везу тебя в Морнгейм-холл не для того, чтобы ты плакала. А чтоб ты насладилась тем местом, где ты выросла.

Да, в тот день они ехали в имение Эдиан, права на которое она теперь с полной гарантией получит по достижении совершеннолетия. После суда над дядей и его заключения в тюрьму, распорядителем имения стал нынешний официальный опекун — то есть Герберт. И он обещал, что за оставшиеся годы распорядится землями и особняком так, как того пожелает Эдиан. В пределах разумного, ведь Эдиан и сама осознавала, что мало что понимает в управлении своего наследства.

А хотела она лишь, чтобы там все было, как в его детстве. Чтобы особняк поддерживали в жилом состоянии — так они с Гербертом смогу приезжать туда на выходные. Чтобы арендаторы жили хорошо, как при ее отце, возделывали землю. Чтобы цвели сады, а рыбаки на речке по-прежнему ловили больших блестящих рыб морроу.

Герберт обещал, что все это можно устроить. Первый раз ехать в имение он ее не пустил. Они поругались, Эдиан возмущалась, кидалась подушками и огненными шарами. Но ему все было непочем — как всегда. И их внезапном союзе по-прежнему был один начальник — Герберт. Прослышав, что дядя управлял имением из рук вон плохо — то есть выжимал из арентадоров последние средства, велел сделать пристройки к особняку, чтобы сдавать их, как гостиничные номера и тому подобное, он опасался, что Морнгейм-холл сильно изменился в худшую сторону. Поэтому первый раз Герберт съездил туда один.