— Зачем? — удивился он.

Я и сама не знала,зачем. Зачем-то... Может быть, потому что выплыли вдруг эти «мене, текел,фарес», этот пишущий по воздуху грозный перст... А может быть — просто так:

— Ну сядьте, сядьте.

Я распахнула переднююдверь. Удивительно, но он сел. Даже сам эту дверь захлопнул.

— Хорошая машина, —примирительно сказал он.

И тут я, не совсемдогадываясь, что делать дальше, включила музыку. Заиграл Моцарт, запели скрипки,все нежнее, все пронзительней, все тревожнее... Я заставила их звучать громче,еще громче, еще, машинально завела мотор, нажала на газ...

— Куда мы едем? Мненикуда не нужно, — заволновался отец Ерм.

Но я лишь прибавиласкорость. Мы помчались вдоль лесов и лугов, взметая пыль и прах. И закат былкакой-то красный, как бы к холоду, к смуте, к беде. Мы летели в пространство, имузыка ломилась к нам, звуча все громче, щемя все больнее, желая уязвить досмерти, оглушить, заставить понимать только ее.

— Она похитила игуменаЕрма! — изумленно кричали провожающие нас деревья, летящие облака.

— Она хочет переигратьПромысел! Она заигрывает с возмездием! Она искушает судьбу! — било в окнакрасное отчаянное закатывающееся солнце.

— Да что это с вами? —встревоженно спросил отец Ерм. — Остановитесь!

Но музыка была такстремительна, так огромна, она столько пророчила бедному сердцу, подстрекая,раня и будоража. И я выжала до отказа педаль.

— Да стойте же вы! —приказал игумен. — Я не желаю этого слушать! Верните меня назад!

Но Моцарт призывал всеновые скрипки, и за них вступались виолончели, альты, флейты, пререкалисьдушные контрабасы — они так хотели бы все повернуть вспять, именно чтовозвратить назад! Но вся тема была построена на «невозможно!», замешана на «небывает!», закручена на «не может быть!». А они, эти скрипки, все пытались свое«а все-таки?». А они все подкрадывались со своим «а если?». Вламывались сосвоим «а вдруг?».

— Да что здесь творится?— отец Ерм наконец разозлился. — Остановитесь! Учтите — никакого раскола небыло! Католики с нами — одно!

Мы взлетели на огромныйхолм. По нему карабкались кусты, вдалеке дымился остывающий лес. Казалось, всеэто происходит в последний раз, далее будет лишь стремительный бесконечныйспуск, черное, подрагивающее на буграх шоссе. Солнце укрылось за красноватымоблаком, все опечатав странным, каким-то искусственным, угнетающим светом.«Доколе?» — затрепетали с надрывом струны. «До самыя смерти», — заныли визнеможении басы.

— Вы сошли с ума!Стойте, иначе я выпрыгну на ходу! — закричал отец Ерм.

Он открыл дверь,готовясь к прыжку, примериваясь к летящей земле. Я резко затормозила, но онпрыгнул, даже не дожидаясь, когда я остановлюсь. Прыгнул, упал на обе руки,потом вскочил и побежал по траве. Но Моцарт все еще пытался его вернуть, всегнался за ним, все нежнее, все осторожнее ему лепетал. Вроде как «ничего,ничего, все обойдется, она еще так поездит, поколобродит, побезумствует, апотом — станет смирной, спрашивать будет, заглядывая в глаза: "Чегоизволите, отец Ерм? Что вам угодно? Что такое эдакое для вас совершить?"»Но поздно: игумен бежал не оглядываясь, пригибаясь, как будто ждал, что вот-вотпо нему откроют огонь.

Потом вдруг — совсемвдалеке — остановился, резко повернулся ко мне лицом, стал что-то горячо кричать.Я выскочила из машины и рванулась было к нему, но он оттуда, издалека, сделалзнак рукой, вроде как: стоп, стоп! И стал сам отступать спиной, продолжаягорячиться и все еще что-то крича. Я замерла, подавшись вперед, вслушиваясь вего голос, в слова, но ветер дул не туда, и я поймала только жалкий обрывок...

— ...а-али Филиппа! —донеслось до меня.

И он опять развернулсялицом к бесконечному лесу, и опять стремительно побежал, и больше уже неоглядывался...

Я села за руль.

Было уже не столь дажеважно, что было там: «зачем вы поддерживали Филиппа» или «не удержали», или«что ж вы предпочитали», или «сами себе избрали», или «вы, наконец, узнали»,или «если бы вы украли», или же — «оправдали», или же — «осуждали», или же —«обожали», или же — «унижали», а может, что-то другое, еще...

Я сидела и слушала, покаМоцарт не вышел весь, кассета щелкнула, и я тогда просто слушала все, чтовокруг — лес, луг.

Ерм был ужедалеко-далеко — скрылся из глаз, исчез. Может, был уже где-то в лесу, может,уже за рекой. Я сидела в смеркающейся тишине. Невыносимо долго. Почти целуюжизнь. Потом стало совсем темно.

Дионисий в это времярастапливал самовар — он собирался вечерять с Матфеем.

— Сегодни кытайципрыизжалы в монастыр, — жаловался Матфей. — Я почав размовляты с ными накытаиськый мови. А воны — нэ розумиють. Цвенькають щось свое — ничого нэрозибраты. Несправжнии, ненастоящии якись кытайци. Нэ ти, — заключил он.

А отец Ерм долго шелчерез лес. Выпала роса. Наверное, он весь промок. Пришел к избе уже заполночь,услышал — Сильвестр и Климент решают свою судьбу, пьют чай, прихлебывая изблюдца:

— Надо бы Папе обо всемсообщить, страдаем ведь за него!

— Ясно дело, пора бы емуо Патриархе все написать. Чтобы Папа его запретил...

И отец Ерм резкоповернулся и пошел, сам не зная куда. Но только прочь, прочь. Они вроде дажезаметили его тень, силуэт. Вроде даже и выбежали за ним. А его и нет. Следпростыл. Больше никто с достоверностью о нем ничего не знал. Он просто исчез —и все.

Поговаривали, что виделиего в Риме, и он там стал весьма важным лицом. Может быть, даже и кардиналом. Ато — сообщали, что вроде бы его похитили какие-то новые русские, из бандитов,заперли у себя в зарешеченных хоромах, посадили на хлеб и воду, заставилиписать для них иконы и теперь их выставляют на аукционах в Америке и в Европеза бешеные деньги, чуть ли не каждая — миллион. Но мне что-то не очень веритсяво все это. Мне кажется, даже если б он и попал в Рим и оказался там со всемкатоличеством с глазу на глаз и со всеми его католиками — разом, то вряд ли быон в весьма скором, а то и в наискорейшем времени не разочаровался в них. Дахотя бы почуяв этот душок, сходный с тем, который некогда смутил его валяповатых ангелах, столь сурово приговоренных им к ссылке... А ведь так мило,так благочестиво смотрелись бы эти ангелы на чьем-нибудь буфете или серванте,никого ни к чему не обязывая и не призывая, а просто немного приукрашиваяжизнь...

А что касается похищенияотца Ерма, то тут, зная характер моего духовного отца, я уверена, что, как быего ни морили, ничего бы от него не добились, никаких икон за миллион долларов.

Но кто-то рассказывал,что-де появился, кажется, в тамбовских, а может, и в новгородских лесах некийновый старец, как две капли воды похожий на игумена Ерма. Но только у негопокалечена кисть правой руки. Намекали, что сам он ее и покалечил, ибо она,должно быть, соблазняла его. То есть вроде бы отец Ерм поставил наконец-то«стража над дарованием»... И вот этот новый старец — очень строгой жизни,окопался в глухих лесах. Молится за весь мир, постится. Вериги носит. Подвигмолчания принял. Питается акридами и диким медом. И всякие чудесные вещипроисходят возле него. Бог весть.