Слышу, как он сморкается в стороне от телефона. Интересно, он стоит в коридоре в окружении коллег, которые наблюдают за его рыданиями?

– Амелия, дорогая, я желаю тебе только счастья.

– Я знаю, – снова говорю я. – Простите.

– Я желаю тебе только счастья, – повторяет он. – Нет причины от всего отказываться, понимаешь? Амелия, не все должно поменяться в одночасье. Мы тебе поможем. Амелия, все будет хорошо. Все будет хорошо.

Когда он отключается, мне хочется кричать. Хочу вытащить каждый ежедневник из секретного кабинета Нолана, сбросить их в озеро и наблюдать за темнеющими и распадающимися на части страницами. Хочу наблюдать, как заблудившаяся принцесса сначала теряется в лесу, затем в воде, и от нее остается только пучок длинных и светлых волос. Хочу увидеть, как Ормания падет и утонет под волнами ожиданий и зрелой жизни, добра и зла, съедающих мое будущее и мои решения. Хочу на пару с обжигательным поцелуем высвободить и всю свою коллекцию книг из крепкой хватки Нолана Эндсли и окунуть их в озерную пучину, чтобы он боялся даже подходить ко мне.

Хочу вернуться в те времена, когда Нолан был для меня простым автором с обложки одной из моих любимых книг.

Лучше бы мы с ним никогда не встречались.

Я поверила в то, что могу сама принимать решения, что магия существует, а виноват в этом Н. Е. Эндсли и все предшествующие и последующие писатели.

Однако Нолан прав. Магии не существует. Книги лгут.

А я устала притворяться, что это не так.

Когда выхожу из его потаенной души, Нолан не ожидает меня, поэтому я спускаюсь на первый этаж, чтобы сообщить Валери о своем отъезде.

Услышав мои слова, она начинает суетиться возле кассы. Несмотря на ее усилия, выдвижной ящик никак не закрывается. Я замечаю, по крайней мере, три раздраженных вздоха, прежде чем она сдается и перемещает очки с кончика носа на голову.

– Так скоро? Оставайся, сколько пожелаешь, – беззаботно предлагает она. – Вдруг тебя привлекут люди или очарует магазин? Уверена, что смогу найти работу, если в дальнейшем тебе понадобятся деньги на карманные расходы.

Валери говорит так, словно я рассчитывала приехать сюда, словно всегда отдыхаю здесь летом. Я перестаю полировать рукавом прилавок, успев насладиться мыслью, что в моем снежном шаре останется это место. Я могла бы жить здесь, среди персонажей, любимых сюжетов и людей с личными историями, покоящимися в душах и на кончиках пальцев. В спокойные дни я бы фотографировала туристов и местных жителей, слушала их любимые рассказы и сквозь объектив пыталась поймать блеск в их глазах. Я могла бы создать целую повесть, сотканную из их жизней, а затем наблюдать, как написанные на странице слова формируют внутренний мир читателей.

Я могла бы быть с Ноланом.

Эта мысль самая опасная. До сих пор я проживаю последствия, возникшие от близкого соприкосновения моей судьбы с судьбой другого человека. Поэтому поток аргументов Марка уносит прочь из моих мыслей имя Нолана и подталкивает меня сказать следующее:

– Валери, спасибо за все. Но мне, правда, нужно вернуться в Даллас. Нужно посетить подготовительные занятия.

– Серьезно, ты уезжаешь?

Из помещения за стойкой выходит Алекс. Пристально наблюдая за мной, он склоняется над неподатливым ящиком, достает отвердевшую гранулу собачьего корма и резко захлопывает его. Касса издает радостный звон, Валери, похоже, вполголоса чертыхается, а парень не сводит с меня глаз.

Я не отвечаю ему сразу, поэтому он поворачивается к Валери и спрашивает:

– Серьезно, она уезжает?

– Я прямо перед тобой, – бросаю я.

– Почему она не останется на лето? – недоумевает Алекс, игнорируя меня. – Все остаются.

– Я не могу остаться, – вклиниваюсь я. – Дженна… ее родители… они ждут меня в Далласе. Там мое место.

Слова отскакивают в воздухе, как жестяные банки от асфальта – глухо и многократно.

– Ты должна остаться, – отрезает Алекс, умоляя меня взглядом. – Хотя бы на чуть-чуть. Если он тебе небезразличен, то ты…

С переливчатым звоном открывается входная дверь. Внутрь вслед за нетерпеливым Уолли, который сразу же взлетает вверх по лестнице, заходит Нолан. Со второго этажа доносится воркование мистера Ларсона над псом.

Мы молча смотрим на Нолана, ожидая, что кто-то из нас заговорит первым.

– Что происходит? – интересуется он. Я притворяюсь, что не заметила, как озарилось его лицо при виде меня.

– Мне нужно уехать, – прямо сообщаю ему. Земля, осознающая последствия, сотрясается от единственного скатившегося с горы камня. – Не могу остаться.

Из его глаз мгновенно исчезает свет, угасает улыбка. Словно я со всех сил вытолкнула Нолана в параллельное измерение, в котором утопила в пучине всех китов, потому что могла и хотела посмотреть на его мучения.

– Я решил, что ты передумала. – Его голос тверд, как мост, нависший над разлившейся рекой. – Ты звонила, чтобы сказать им…

– Нет, я не могу, – лгу я, глазами умоляя понять меня. – Я должна уехать.

На его лице поочередно сменяются выражение неверия, злости, боли и снова злости. Даже сейчас я не могу не удивиться, почему решила, что Нолан менее обворожителен в жизни, если не похож на себя с портретного снимка. Я пробегаю взглядом с его головы до длинных пальцев и с легкостью представляю, как они перебирают мои волосы так же ловко, как и пишут «Хроники». Будучи не сжатыми в кулаки, его руки висят по бокам, свободно и отстраненно.

Кажется, что он сгорает изнутри, не теряя своей красоты; однако я заставляю себя не замечать этого, ведь иначе точно останусь.

– После рассказа о сестрах, – выдыхает он. – После этого утра. После ярмарки и фотографий? После всего, что я говорил, ты решила делать то, что за тебя решили?

Вокруг начинают суетиться посетители, желающие отобедать, и для них мы, должно быть, представляем то еще зрелище. Нас окружают злобные перешептывания и неверно истолкованные эмоции, скользящие между нами, как ядовитые змеи.

Валери обменивается с Алексом взглядами, но под пристальным взором Нолана я не могу посмотреть на них.

Я не ошиблась: лес в его глазах потух. Я не ошиблась: он что-то скрывал. Но под его взглядом я осознаю то, чего не понимала несколько дней назад. Нолан не только себя прячет от мира. Его сестры и семья спрятаны за защитными ветвями деревьев, вдалеке от любопытных людей, которые могут опорочить память о них и ради интереса выискивать слабые места в «Орманских хрониках». Нолан возвел стену из шипов, скрывающую любой намек на ранимость; только вот прошлой ночью по его желанию шипы исчезли, открыв мне доступ в его внутренний мир. А сегодня утром Нолан впустил меня в свою душу.

Теперь же я предаю его, отмахиваясь от увиденного.