Постепенно иллюзия прижилась в их доме. Ирина поверила, что она мать девочки. Настя начала называть ее мамой. Антон Доронин привык жить с чувством вины, разъедающим его изнутри.

За окном завершался девяносто шестой год…

В федеральный розыск Настю не объявляли, да и Ирина не позволяла ей далеко уходить от дома. В деревне Настя почти не бывала. Поэтому все свыклись с тем, что у Ирины есть дочь, воспринимали это как норму. Кто интересовался бы ее отцом или тем, где она проводит целые дни?

Для Доронина точка невозврата была пройдена. Он уже и не собирался общаться с настоящими родителями Насти. Хотя и тому, что она остается на хуторе, был не рад… Жуткие истории сестры не прекратились. Поток ухажеров не прекратился.

Это и привело к беде. Однажды приехав на хутор без предупреждения, Доронин застал Настю с очередным сожителем Ирины. Девочка, только-только вступившая в подростковый возраст, этого определенно не хотела: она была избита настолько сильно, что потеряла сознание, однако насильника это не остановило.

Доронин впервые в жизни испытывал такую ярость и ненависть. На недалекого и пропитого насквозь деревенского мужика он выплеснул ту злобу, которую годами копил… на самого себя. За молчание, нерешительность и стремление уберечь сестру во что бы то ни стало.

Между мужчинами завязалась драка. Пьяный сожитель кинулся на Доронина с топором, серьезно поранил ему руку, однако убить не смог. Тихий московский профессор и сам от себя такого не ожидал… Все было как во сне, а когда он пришел в себя, то обнаружил, что топор вогнан в голову его противника.

О гибели сожителя Ирина так и не узнала. Его тело Доронин увез на те самые болота, о которых она любила рассказывать, кровь вытер, топор очистил. Настя все это время была без сознания и ничего не видела.

Сестре Антон рассказал только об изнасиловании. По его словам, он прогнал сожителя, а куда тот ушел — неизвестно. Ирина «дочери» не слишком сочувствовала, но мнение брата по-прежнему имело для нее большое значение, она не хотела лишиться его, поэтому пообещала лучше следить за безопасностью Насти.

Не вышло, конечно. И не могло выйти. Девочке ничто не угрожало, лишь когда Доронин приезжал погостить. О том, что происходило на хуторе в остальное время, он узнавал по заплаканным глазам Насти и ее стыдливо отведенному взгляду.

Вот только невозможно принимать все это, сохраняя психику здоровой. В сознании Доронина тоже начался сдвиг, и о том, чтобы разоблачить сестру, он даже не думал. Понимал, что она поступает неправильно, и он тоже, однако менять что-то не собирался. У него на руках тоже была кровь! Его интеллект в данном случае из преимущества превратился в недостаток: он придумывал себе оправдания, Ирине — праведную мотивацию, Насте — счастливую жизнь. Произошло то, что Тронов назвал расщеплением сознания: часть Доронина еще цеплялась за здравый смысл, но в целом он уже жил по законам своего нового мира. Пока ничего серьезного не происходило, эти две грани сознания не конфликтовали. Ирина ведь прекратила похищать детей, получив долгожданную «дочь»!

Да и сама Настя вроде как любила Ирину… По крайней мере, Доронину нравилось так думать. Она безоговорочно подчинялась мачехе, соглашалась с ней, радовалась ее возвращению с работы. О том, что девочка просто не знала иной жизни, Антон предпочитал не помнить.

А спустя два года после первого изнасилования он узнал, что Настя беременна. От нового сожителя Ирины — жителя деревни, где она держала магазин. Константин Самохин не скрывал, что это его ребенок, и даже гордился сомнительным достижением, Настя уже ничему не сопротивлялась, а Ирина… Ее, казалось, происходящее лишь забавляет. Чем старше становилась Настя, тем быстрее угасал интерес «матери» к ней. Зато грядущее появление в доме младенца Ирину вдохновило, об аборте и речи не шло.

Доронин вынужден был принять это. Он успокаивал себя тем, что у присутствия в доме Самохина были и положительные стороны. Прекратились рассказы Ирины о могилах-колыбелях на болоте, пустовали все сараи, сестра не впадала в агрессию… Наступил период затишья.

Настя родила девочку. В больницу ее никто не возил, роды приняла Ирина, младенца никому не показывала и не регистрировала. Получается, что в доме поселился «призрак».

Зато малышка была единственным счастливым существом. Ей нравилось расти на природе, да и Настя не спускала с нее глаз. Гуляла, воспитывала, обучала, насколько позволял ее собственный искореженный разум.

Самохин своим ребенком до поры до времени не интересовался. Настоящих отцовских чувств он к девочке не испытывал, ему только и нравилось, что хвастаться своими мужскими подвигами. Доронин не был удивлен таким поворотом: нормальный человек с его сестрой не сошелся бы.

Интерес у Самохина появился лишь спустя пять лет — и интерес этот был далеко не здоровым. Девочка росла красивой, как фарфоровый ангел, с рыжими кудряшками, доставшимися ей от матери. Сложно было представить, до какой степени напился Самохин, когда попытался «навредить» ей — именно это слово использовала Настя, когда позже рассказывала о случившемся Доронину.

Вот только тогда Настя впервые проявила характер. Она оттолкнула Самохина, и это разозлило пьяного мужика. Он попытался напасть, и Настя схватила на кухне нож… Когда Ирина прибыла домой, Самохин был уже мертв.

Насте повезло: ее самоназначенная мать не устроила экзекуцию на месте, а позвонила брату. Антону удалось убедить сестру, что наказывать дочь не нужно, она поступила правильно. Труп спрятали все на том же болоте. В деревне Самохина никто не хватился — он просто никому не был нужен.

А вот Ирина вскоре вернулась к прежним привычкам. Она пропадала из дома, впадала в беспричинную ярость, могла ударить и Настю, и ее дочь. Доронин понял, что это опасная тенденция. Затишье в некотором смысле усугубило ее состояние, и новые приступы стали сильнее. Тогда он решился на отчаянный шаг: бросил все в Москве и переехал в деревню. Он думал, что это временная мера, и толком не готовился… А пришлось остаться навсегда.

Последующие пять лет он, как мог, сдерживал злобу сестры. Он уже понял, что это болезнь, которую отменить нельзя, излечить полностью — вряд ли. Можно только контролировать, чтобы она не причинила вреда кому-то еще.

Ирина была не рада такому контролю. Она устраивала скандалы, выгоняла брата из дома, ссылаясь на то, что он нигде не работает, а значит, стал ее нахлебником — хотя деньги Доронин с собой привез, и немалые. Любовники у Ирины бывали, но постоянного сожителя после смерти Самохина она так и не завела.

Хоть Доронин и заставил себя смириться с произошедшим, совесть все равно не давала ему покоя. Расщепленное сознание породило внутренний конфликт. Прежний профессор Доронин понимал, что нужно остановить чудовище, затаившееся среди болот. Нынешний, уже несколько лет проживший среди безумия и болезненного поведения, не хотел ничего менять. Чтобы внутренние противоречия не сожгли его изнутри, он пришел к компромиссу: стал действовать мягко, так, чтобы не разрушить привычную жизнь. Он должен был больше знать наверняка и меньше угадывать, чтобы принять окончательное решение. Он начал записывать рассказы Ирины, которые раньше считал бредом. Говоря о «колыбелях» для детей, она подробно расписывала их окружение. Доронин собрал эти данные и отправился осматривать болото.