— Как это — кто знает? — переспрашиваю я. — В каком смысле?

Есть в этой фразе что-то смутно угрожающее. Как в человеке с винтовкой посреди улицы. Леа намекает, что мы… э-э… расстаемся? Как это вообще возможно: минуту назад беспечно уплетал за обе щеки картошку, а теперь весь мой мир рушится буквально на глазах?

— У меня же карьера, — произносит Леа. — Наконец удача улыбнулась, а тут это… Ну не могу я себе позволить на год из кино уйти!

— Ты на что намекаешь? Я, кажется, никуда не убегаю. Да и не могу — загранпаспорт лет сто как просрочен, даже в Боливию не пустят. Надо новый получить, но на это время уйдет. А пока придется сидеть здесь, всячески тебе помогать и поддерживать.

— Господи, какие же мы оба дураки, — качает головой Леа. — Весь этот незащищенный секс. Ну почему, почему я была так уверена, что точно не забеременею?

— Не вини себя. Наверное, вам в восьмом классе на половом воспитании показывали тот же дурацкий фильм, что и нам. Полная муть. Сначала две фигурки из палочек стоят друг напротив друга. Потом появляется клякса с подписью «сперма» и ползет через весь экран прямо к схеме матки. Ни тебе эрекции, ни полового акта. Совершенно неправдоподобно. До пятнадцати лет думал, что мокрицы — это сперма, которая до фаллопиевых труб не добралась — заблудилась, с кем не бывает. По этому фильму получалось, что женщина может забеременеть от мужчины, который в сорока футах от нее стоит. В общем, непорочное зачатие. Страшно себе представить, что бы тогда в переполненных вагонах делалось. А когда узнал правду, был ужасно шокирован.

— До съемок ничего предпринять не успею, — рассуждает Леа. — График слишком плотный. Теперь, когда снялась в рекламе и роль в сериале получила, мне полагается профсоюзная медицинская страховка. Когда поженимся, тебе такую же оформим.

— Можно вопрос, просто из любопытства? У твоего папы, случайно, оружия нет?

В первый раз за два дня Леа искренне улыбается.

— Нет. В прошлом году родители отдыхали в Вегасе и ходили в тир, где из автомата стрелять можно. Так старина Джордж снял автомат с предохранителя раньше времени и прострелил себе ногу. Так что на этот счет можешь не беспокоиться.

— И вообще не может быть, чтобы за один год два разных человека попытались отстрелить мне яйца. Сама подумай, вероятность мизерная!

— Ну да, — задумчиво соглашается Леа. — Один к пяти, не больше.

— Спасибо, милая.

— Когда увидела этот плюсик, сама тебя пристрелить захотела. Но, с другой стороны, твоей вины здесь только половина, животное похотливое.

— Так что ты собираешься делать?

— Обращусь в клинику, как только съемки закончатся. Надеюсь, ты не против?

Создается впечатление, что Леа не волнует, против я или нет. Решение уже принято. И возражать — не мое дело… Хотя почему не мое?.. Одно дело, когда речь идет о каком-то абстрактном ребенке, и совсем другое — если о нашем общем, моем и Леа. Разница колоссальная — все равно что читать в газете про то, как в кого-то стреляли, и пережить это самому. Вот и тут оставаться сторонним наблюдателем невозможно.

— Нет, не против.

— Точно? — спрашивает Леа. — Мы ни разу не говорили о детях. Вообще-то я хочу детей, просто сейчас… время неудачное…

— Понимаю.

Неудачное — это еще мягко сказано. Причем для всех нас.

Прощание Леа с магазином проходит очень трогательно. Леа рассчитывала просто отработать дневную смену и потихоньку выскользнуть за дверь, но остальные этого допустить не могли. Мать Тереза испекла торт в виде мотка кинопленки с надписью «Удачи!». Все, кто смог прийти, устроили в комнате отдыха пышные проводы.

Сотрудники скинулись и заказали копию статуэтки «Оскар» с табличкой «Лучшей исполнительнице роли менеджера». Сначала Леа держалась молодцом, но потом не выдержала и в момент прощания расплакалась навзрыд.

— Ну что вы, успокойтесь, деточка, — утешает Эбенезер, на груди которого Леа, собственно, и рыдает. — Не стоит так за нас переживать. Мы справимся, какие бы усилия для этого ни потребовались.

Уиллард красноречием не отличается.

— Будешь играть Женщину-кошку, прихвати для меня деталь от бэтмобиля. Ну, или там зеркало. Во круто будет!

Олдос принял увольнение Леа особенно близко к сердцу. Последние пять дней ходил за ней по пятам, будто щенок, боящийся, как бы его из дома не выгнали. Мы с Леа всю неделю объясняли ему новые обязанности. Завтра Олдос в первый раз попробует сам открыть магазин. Я уже морально приготовился, что в семь тридцать меня разбудит звонок из охраны. Олдос забудет отключить сигнализацию, и вообще будет вести себя как типичный грабитель.

— Не волнуйся, Олдос, — всхлипывает Леа, вытирая щеки. — Мы и дальше будем общаться. Дождаться не могу, когда познакомишь с Симоной.

— На выходных в «Престиже» показывают все серии «Берлин-Александерплац», — отвечает Олдос. — Симона очень хочет посмотреть. Уверен, она будет рада, если вы, ребята, составите нам компанию.

Леа улыбается.

— Спасибо за приглашение, только у меня очень плотный график… Но ничего, что-нибудь придумаем.

Стараюсь подавить облегченный вздох. Пятнадцать с половиной часов Фасбиндера — это уже перебор. Хуже могут быть только пятнадцать с половиной часов закадровых комментариев в исполнении Олдоса. Он из той породы, которую в кино вечно тянет поболтать. Нет, не подумайте, Олдос не вопит на весь зал, но, если ему придет в голову какая-то мысль, он сразу наклонится к тебе и незамедлительно ею поделится. Увы, знаю по опыту — вынужден был вытерпеть длиннейшую философскую тираду, из-за которой пропустил значительную часть фильма «Сияние чистого разума».

Занудство Олдоса навело меня на мысль: надо изобрести более щадящую версию газового баллончика — от надоедливых типов. Не настолько мощную, чтобы полностью их дезориентировать, но пусть хотя бы заткнутся и молча смотрят кино. Разве они не за этим пришли?..

Наконец Леа прощается со всеми, и мы отправляемся домой, чтобы по-быстрому принять душ и переодеться перед ужином в «Энрико».

— Ну, как настроение? — спрашиваю я, когда устраиваемся за моим любимым столиком возле камина.

— Ты знаешь, неплохое, — со вдохом отвечает Леа. — Но страшновато. Правда, в хорошем смысле — волнительно и интересно, что произойдет дальше. Мне будет их не хватать.

— Даже Лолиты? И Матери Терезы?

— С Матерью Терезой мы как раз очень хорошо поладили, несмотря ни на что. Тут как в семье — у всех есть родственник со странностями. Главное — запомнить, на какие темы лучше разговор не заводить, и все будет нормально. А насчет Лолиты ты прав. Психопатка слабоумная, иначе не скажешь. Теперь я больше не ее начальница, а значит, могу говорить что думаю.

— Я до сих пор ее начальник, а позволял себе обзывать Лолиту и похлеще.