Я решаю повернуть назад. Пообедать придется в другой раз, сейчас надо выбраться обратно на дорогу. Если Иван сейчас не поспит, поездка в машине от пляжа до дома превратится в кошмарный сон. У меня не хватит сил справляться с последствиями.

Собрав последние силы, я все же нахожу лесную дорогу, где лишь изредка проезжают машины. Сжав челюсти, я напеваю колыбельную, которую обычно пою, когда Иван засыпает по вечерам. Прежде чем он закрывает глаза и засыпает, проходит больше часа с тех пор, как мы ушли на прогулку. Я подсчитываю, что осталось девятнадцать дней и восемнадцать ночей до того момента, когда он пойдет в садик – до того, как наша жизнь войдет в новую фазу. Я думаю, что хуже, чем сейчас, уже быть не может. Вскоре мои восемнадцать месяцев отпуска по уходу за ребенком истекут. Скоро наступит нечто новое. Хорошо бы мне стало легче. Хорошо бы я стала лучше как человек, как мама, как подруга и как дочь.

Я сижу в метро, направляясь в центр, чтобы встретиться с невесткой после работы. Настроение у меня необычно приподнятое. Сегодня среда, и сегодня мой брат и невестка приедут к нам ужинать – это означает, что сегодня лучший вечер недели. Наше общение стало традиционным. В нем мало неожиданного, однако оно приятно, спасает меня от одиночества и следует выверенному алгоритму. Мы с братом обмениваемся эсэмэсками, решая, что приготовить на ужин. Иногда покупаем бутылку вина, иногда пьем воду. Обычно мы встречаемся около пяти, и Иван сияет при виде дяди. Пешком мы добираемся до нашей квартиры, где мой брат играет с Иваном, а потом перемещается в кухню. Пока он готовит ужин, я разговариваю с ним, играю с Иваном, накрываю на стол, разливаю вино, убираю со столешницы лишние предметы. Ужинаем мы рано, и Иван по большей части пребывает в отличном настроении. После ужина брат варит целый кофейник кофе, спрашивает меня, буду ли я, я отвечаю, что буду, хотя на самом деле не хочу. Мы переходим в гостиную, и он постоянно отхлебывает из своей чашки. Сама же я из своей чашки не пью, но то и дело подношу ее ко рту. Кофепитие является последним совместным действием, потом наступает момент, когда мне пора укладывать Ивана, а брату с невесткой – отправляться домой. Наши совместные вечера заканчиваются рано, в половине восьмого. В целом мы проводим вместе менее трех часов. Но эти встречи регулярны. Они привносят в нашу жизнь устойчивую традицию, на которой сейчас держится все мое существование.

Сегодня погода солнечная, и мы с невесткой решили прогуляться пешком через Старый город до Сёдермальма, купить продукты и вино по дороге и дожидаться моего брата, едущего с работы, у меня дома. В последние годы невестка стала полноправным членом семьи. В первое время после твоей смерти она находилась рядом с братом, а тем самым рядом со мной и Иваном, почти круглосуточно. Но и до того, как ты нас покинул, мы провели вместе немало вечеров и ночей. Общаться с ними легко. Мы редко беседуем о серьезных вещах. Сегодня, когда мы идем, толкая впереди коляску с Иваном, я спрашиваю ее, как прошел день на работе. Она рассказывает о клиентах, с которыми общалась, и о новой продукции, которую я обязательно должна попробовать. Она работает в области косметологии. Эта тема мало меня интересует, однако я жадно ловлю каждое слово. В моей жизни не часто имеют место беседы со взрослыми людьми.

Когда мы идем по мосту, соединяющему Старый Город со Шлюзом, разговор заходит о будущем. Я спрашиваю, откладывают ли они деньги на поездку. Они делают это почти всегда. Как и мы с тобой, они любят уезжать вместе далеко-далеко. Обычно где-то в календаре у них отмечена дата очередной поездки. Я спрашиваю, куда они планируют поехать на этот раз, но моя невестка не отвечает на вопрос. Глаза ее начинают бегать, она вздыхает и останавливается посреди моста. Тут я тоже останавливаюсь – так мы и стоим на пешеходной дорожке, откуда открывается вид на залив Риддарфъярден и поезда метро, проезжающие рядом с нами. Она кладет руку мне на плечо, и я смотрю ей в глаза. Взгляд у нее озабоченный, или расстроенный, или виноватый – не могу точно понять, какой именно. Ее рука кажется прохладной на моем плече, липком от пота после прогулки с коляской по жаркому августовскому солнцу. Я смотрю на нее и ломаю голову, что же она намеревается мне рассказать. Посмотрев мне в глаза, она вздыхает, словно собираясь выговорить что-то, не зная, как это лучше сказать. Потом все же говорит.

«Мы переезжаем в Умео, – говорит она. – Через три месяца перевозим вещи. Нам предложили квартиру – большую квартиру, выгодный контракт, и мы приняли совместное решение согласиться. Я давно мечтала вернуться домой, а твой брат хочет поехать со мной. Мы знаем об этом уже несколько месяцев. Ему очень тяжело при мысли, что он оставляет тебя и Ивана в Стокгольме, поэтому мы не хотели тебе рассказывать, пока ты не встанешь на ноги. Понимаю, что для тебя все это тяжело. Вы ведь так привязаны друг к другу. И тебе через многое пришлось пройти. Мне очень жаль».

Слезы у меня потекли ручьем еще в самом начале ее речи. Они стекают по губам и подбородку, капают на майку. Я стою, положив руки на ручку коляски – словно застыв в той позе, в которой остановилась минуту назад, до того, как все это было сказано. От этой новости я лишилась дара речи. Кажется, мне удается время от времени кивать. Слушая ее слова, я слышу, что все звучит логично. Я должна их понять. Сказать, что все в порядке, я понимаю, ясное дело, что вам надо перебираться в Норрланд, как это здорово для вас. Мне следовало бы это сказать, но я не могу. Мои губы не могут вымолвить эти слова. И в мыслях, которые складываются в мозгу, нет согласия. Единственная моя мысль сводится к слову «нет». Невозможно, чтобы вы переехали так далеко. Вам нельзя переезжать. Вы не можете этого сделать. Пусть все исчезнет, пусть все сгинут, но только не мой брат. Только не он. Теперь у меня никого не осталось. Теперь я совсем одна.

Невестка обнимает меня. Мы стоим, застыв посреди пешеходного моста, и людям приходится обходить нас, чтобы пройти. Она держит меня в своих объятиях, говорит, что понимает, как мне тяжело, пытается утешить меня обещаниями, что они будут часто приезжать в гости, ведь это всего лишь час на самолете, что мы можем навещать их, когда захотим. Она уверяет, что все будет хорошо. Разница будет почти незаметна. Я по-прежнему не отвечаю. Не произношу вслух того, о чем думаю, поскольку мои мысли мрачны и не вписываются в реальность, какой она теперь будет.

Я думаю о том, что мой брат не будет присутствовать в повседневной жизни Ивана. Мой брат не будет регулярно встречаться с Иваном, пока тот будет расти. Никогда не сможет забирать его из садика, а наши еженедельные совместные ужины прекратятся. Мы будем обещать друг другу видеться часто, но так не получится. Жизнь встанет между нами. Другие планы, расходы, расстояния. В очередной раз я сочла за данность то, что у меня неожиданно отнимают. Какая же я дура, что считала это данностью. Я должна была соображать. Я полная идиотка. Идиотка, заслонившая собой проход по пешеходному мосту между Старым Городом и Шлюзом.

«Пока почти никто не знает, – говорит невестка. – Твой брат хотел, чтобы ты узнала первая. Он очень волнуется за тебя, ему важно было увидеть, что ты начала восстанавливаться. К тому моменту, когда мы переедем, пройдет уже год со дня смерти Акселя. Ты вернешься на работу, Иван пойдет в садик, и все будет гораздо лучше, чем сейчас. До нашего переезда еще далеко. Три месяца – большой срок. Все будет хорошо», – снова обещает она.