– Рада видеть вас не в постели, – говорит Донна. – Боли уже не мучают?

– Уже меньше, – отвечает Ибрагим. – По-настоящему больно, только когда дышу.

Донна улыбается.

– Давайте посмотрим записи с камер наблюдения? Я подумала, вам это будет приятно.

Ибрагим кивает.

– В свое время, в свое время. А пока расскажите о своей боли, Донна.

– Моей? – со смешком повторяет Донна. Ну ничего себе, это вот так происходит? Так начинается сеанс терапии?

– Да. – Со склоненной набок головой Ибрагим напоминает Донне встреченную недавно ламу. – Что у вас болит?

– Растянула запястье в спортзале, а больше ничего и не беспокоит, – говорит Донна. И зачем она пришла – тратить впустую время Ибрагима?

– Правда? – спрашивает Ибрагим. Ну скорее отмечает, чем спрашивает.

На столике рядом с его креслом лежит большой блокнот. Ибрагим тянется к нему, а из кармана рубашки достает ручку. Так-так…

– Я не хочу тянуть из вас слова, Донна, – объясняет Ибрагим, – но новую запись вы вполне могли посмотреть сами. Или прислать ее мне. Или собрать нас всех. Но вы просили встречи наедине.

– Хотела узнать, как у вас дела, – оправдывается Донна.

– Вы очень добры ко мне, – кивает Ибрагим. – Это не удивительно, вы добрая женщина. К счастью, мне тоже интересно знать, как у вас дела. Так что можем немножко поболтать, выяснить, как дела у обоих.

Ибрагима не одурачишь, так что деваться некуда. Кто она сейчас – Гвинет Пэлтроу? Донна откидывается на потертую спинку старого кресла и закрывает глаза.

– Хорошо.

Это же не настоящий сеанс, правда? Просто дружеский разговор.

Ибрагим смотрит на часы.

– С чего вам хотелось бы начать? С отъезда из Лондона? С вашей мамы и Криса?

Донна запрокидывает голову и с силой втягивает носом воздух.

– Может быть, начнем с одиночества? – предлагает Ибрагим.

Глаза Донны закрыты, но слезы все равно просачиваются.

– Больно? – спрашивает Ибрагим.

– Только когда дышу, – говорит Донна.

И задумывается о том, как чувствует себя в это утро Крис.

За бетонным столиком перед Королевским судом Мейдстоуна сидят три человека. Здание суда похоже на отель «Тревелодж» восьмидесятых годов – тот, что у придорожной станции техобслуживания.

Крис здесь – по долгу службы, но он и так пришел бы полюбоваться на то, как судят Райана Бэйрда.

Крис видел много заседаний Мейдстоунского суда. На первом слушалось дело члена местного совета – тот голышом расхаживал по вагону поезда, а потом обвинил в своем поведении лекарство от сенной лихорадки. Тот человек теперь депутат. В последний раз судили паралимпийку, пойманную на краже яиц из гнезд редких птиц. Она явилась в суд со своей бронзовой медалью, но все равно была признана виновной.

А дела Райана Бэйрда он ни за что на свете не пропустил бы. Улики, правда, не слишком надежные. Кокаин и банковская карта в туалетном бачке? Анонимная наводка? Иногда обстоятельства вынуждают к этому. Раньше Крис ничего подобного не делал. Клуб убийств по четвергам с каждым днем все дальше уводит его с прямой дорожки.

Единственная цель – отомстить за Ибрагима. В последний раз Крис видел Ибрагима жестоко избитым, и от того, как стойко, без жалоб старик держался, становилось еще тяжелее. Никому не будет хуже, если Райан Бэйрд окажется за решеткой.

Так что предстоящий суд сулил чистое удовольствие, но у Криса имелась и другая, менее приятная причина присутствовать.

Конни Джонсон. На что она способна? Может ли она действительно причинить зло Патрис? Это немыслимо.

Как ее остановить? Кто ему поможет?

Обратиться к Элизабет он не мог. Элизабет велела бы предупредить Патрис, а он не собирался этого делать. Он уверен: да, так было бы правильно, это был бы смелый поступок – однако Крис не хотел действовать прямолинейно. В пятьдесят один год мужчина не способен очертя голову бросаться в бой.

Поэтому он обратился к Рону.

Голубь все ближе подбирается к Роновой картошке фри. Рон по дороге в суд, конечно, заглянул в «Макдоналдс». Он отгоняет птицу, но та упрямо сидит на столике, кося глазом то на него, то на картошку, – дожидается, пока Рон отвлечется.

– Даже не думай, приятель, – советует Рон голубю и обращается к Крису: – Сдается мне, все голуби – тори.

– Вот это теория, – усмехается Крис.

– Неприятная она, стало быть, особа, – продолжает Рон. – Эта Конни Джонсон.

Богдан, третий за их столиком, кивает.

– Хотя, как я слышал, недурна собой? – интересуется Рон.

– По-английски недурна, – пожимает плечами Богдан. – Не по-польски.

После Рона Крис позвонил Богдану. Наблюдение за гаражом Конни Джонсон зафиксировало, что Богдан нанес ей визит и вышел с пакетом. Крис тогда решил, что с Богданом следует побеседовать, задать несколько вопросов. Но когда пакет обнаружился в бачке у Райана Бэйрда, все вопросы отпали. Тем не менее Богдан, очевидно, знаком с Конни Джонсон и может оказаться полезен, поэтому Крис и его пригласил: «Ждите меня в Мейдстоуне, будет интересно, Элизабет не говорите».

– Возможно, это только слова, – размышляет Крис. – Вам не кажется, что она просто пугает? И ничего не сделает Патрис?

– Не знаю, – кривится Богдан. – Она творила вещи и похуже.

– Хуже, чем убийство моей любимой женщины? – говорит Крис.

– Она убила братьев Антонио, вы же в курсе. Причем собственными руками, располосовала надвое на глазах друг у друга…

– Господи! – вырывается у Криса. – Между прочим, если у вас есть хоть какие-то доказательства, вы знаете, где я работаю.

Богдан смеется:

– Не разговаривай с полицией. Такой закон.

– Благодарю за доверие, Богдан, – кивает Крис.

– Мы все устроим, – обещает Богдан. – Верно, Рон?

Рон тоже кивает.

– Она чертовски много себе позволяет, – замечает он. – Я такой фигни не потерплю.

– Только без криминала, – просит Крис.

– Криминал – это что такое? – осведомляется Рон.

– То, что противоречит закону, – объясняет Крис. – Проще простого.

Рон качает головой:

– Крис, старина, ты ужасно ошибаешься. Между законным и незаконным – тонкая грань. Вот, к примеру, восемьдесят четвертый год. Демонстрация в Ноттингемшире перед шахтой Мэнтон – против увольнения полутора тысяч шахтеров, за спасение угольной промышленности.

– В Англии были угольные шахты? – удивляется Богдан.