регионе и в Евразии правители обычно стремились обрести легитимность, устанавливая связь с предыдущей имперской традицией (translatio imperii), заимствуя из нее терминологию, регалии, архитектуру, стиль оформления официальных документов и тому подобное. Россия пользовалась наследием сразу двух империй – Римской (благодаря связи с византийским православием) и монгольской. У монголов Россия взяла инструментарий практического свойства – словарь, институты, финансовые, военные и политические практики. Принимая титул царя в 1547 году, московский великий князь подчеркивал, что его легитимность происходит от чингизидов – в монгольских источниках слово «царь» обозначало и местных ханов, и византийских императоров. Как мы уже видели, взаимодействуя со степными народами в XVIII веке, русские применяли методы, выработанные чингизидами. Наконец, в 1480-е годы, ставшие решающими для формирования саморепрезентации Москвы, Иван III сознательно использовал монгольскую политическую символику в послании к главе Священной Римской империи, называя себя «белым императором». Но для европейских держав эта титулатура была малопонятной, и поэтому приближенные Ивана III прибегли к другой символике, основанной на православном наследии.

В этом Московское государство следовало примеру большинства империй, создавая наднациональную идеологию на основе господствующей религии – преимущественно, но не исключительно. Имперская идеология должна обращаться ко всем проживающим в государстве народам. Как напоминает Кэрин Барки, умелый правитель империи покровительствует господствующей религии, но не позволяет церкви заправлять всем. К примеру, в Османской империи султаны-сунниты открыто вступали в союз с суфиями, а мусульманские судьи-кади по всей империи должны были выносить решения на основе шариата, местных обычаев и султанских постановлений, безо всякой догматики. Точно так же и в России саморепрезентация государства основывалась на православии, но церковные интересы почти везде были подчинены политическим. Терпимость к местным верованиям, которую проявляли монголы, была воспринята не только русскими государями, но и османскими султанами – по выражению Барки, все народы в их империи были «разделены, неравны, защищены». На практике это означало, что только представители господствующей религии, будь то православие или ислам суннитского толка, могут заниматься обращением иноверцев; но соответствующие кампании проводились редко. Другим религиям присваивался более низкий статус. В Османской империи немусульмане платили более высокие налоги и носили особую одежду либо другие знаки различия; в России же неправославные часто уплачивали более низкие подати и освобождались от некоторых повинностей (например, от рекрутской), но имели ограниченный доступ к государственным должностям и, как уже говорилось, порой становились жертвами миссионерской активности, когда их земли становились предметом чьих-либо устремлений (Среднее Поволжье, Башкирия). В обеих империях представители господствующей религии рьяно преследовали тех, кого считали еретиками: в России – староверов и униатов, в Османской империи – шиитов.

Таким образом, Московское государство, обращаясь к византийскому православию, закладывало основы своего имперского воображаемого, но при этом не ограничивало себя. Византия предоставляла богатый набор средств для выдвижения претензий на легитимность: литературные произведения (хроники, жития святых), религиозные ритуалы, политические церемонии и регалии, иконы и фрески, церковная архитектура, развитая политическая теория, касавшаяся взаимодействия правителя, государства и общества. В конце XV – начале XVI века сочинители и художники при дворах великого князя и митрополита, пользуясь византийскими образцами, создавали образ Московии как могущественной и благочестивой державы. Этот образ воплотился в коронационных церемониях (1498, 1547), иконах, фресках, летописях. Были и заимствования из других источников. Так, при Иване III государственным символом стал римский двуглавый орел, взятый у Габсбургов, занимавших престол Священной Римской империи, а в 1510–1520-е года Россия, наравне с другими европейскими державами раннего Нового времени, стала пользоваться античным наследием. В «Сказании о князьях Владимирских», которое приписывается различным авторам, имевшим литературные или дипломатические связи с Европой, говорится о передаче императорских регалий от римского императора Августа византийскому императору, а от него – Владимиру Мономаху, великим князьям Владимирским и, наконец, московским правителям. К этому времени превосходный головной убор филигранной узбекской работы, попавший в Москву до XV века, был оторочен мехом, снабжен крестом и драгоценными камнями и получил название «шапки Мономаха» – он должен был подкрепить претензии на translatio imperii. «Сказание» имело широкое распространение и частично послужило основой для церемонии венчания на царство 1547 года. Особенно это касается сцены, в которой великий князь совещается со своими приближенными: ее с большим тщанием воспроизвели на «Мономаховом троне» – царском месте в Успенском соборе Московского Кремля.

«Сказание» не только обеспечивало связь России с римским имперским наследием – его можно рассматривать как попытку возвысить правящую династию Даниловичей, чья родословная помещена рядом с генеалогией их соперников – литовских Гедиминовичей, имеющих, как утверждает летописец, низкое происхождение. В первой трети XVI века главные военные и политические кланы (боярская элита) также принялись составлять свои родословные в связи с обострением соперничества за статус при великокняжеском дворе. Выводя свою легитимность из translatio imperii, некоторые изобретали мифических предков, живших в Европе или Орде. По-прежнему прилагались усилия к восхвалению династий: как показал Сергей Богатырев, ритуал венчания на царство в конце 1550-х годов был изменен таким образом, чтобы персона правителя выглядела еще более священной. Личная хоругвь, шлем наследника и коронационная шапка были призваны приумножать славу правителя и в конечном счете связывали имя Ивана IV с победой праведников в Откровении Иоанна. При этом следует заметить, что династическая тема, в сравнении с другими странами, развивалась в Московском царстве весьма слабо. Так, в Англии новая династия Тюдоров возвеличивалась посредством светской литературы, портретов и других изображений; короли заказывали повествования, прославляющие их род; роза Тюдоров встречалась повсеместно – в убранстве помещений, одежде, памятных подарках, документах. Монархи украшали общественные здания фресками, на которых они представали вместе с семейством, раздавали своим последователям собственные миниатюрные портреты, приказывали ставить свои изображения на официальные документы. При дворе османских султанов в XV–XVI веках имперское воображаемое включало в себя мусульманское благочестие и справедливость, практиковавшиеся султанами, с акцентом на династию. Составлялись сборники султанских портретов, медальоны с изображениями султанов имели широкое хождение, мастера фейерверков устраивали на площади перед дворцом Топкапы представления со сценами правления Сулеймана Великолепного и его предшественников. Русские Даниловичи были намного скромнее в саморекламе.

Как Тюдоры и Османы, русские правители в конце XV и XVI веке для проецирования своей легитимности прибегали к искусству и историческим сочинениям, но сосредотачивались не на династическом, а на религиозном аспекте. Россия не знала светской портретной живописи до последней четверти XVII века, когда этот жанр стал известен благодаря польскому влиянию, опосредованному Украиной. Как продемонстрировала Линдси Хьюз, он немедленно стал служить политическим целям. Портреты царей, патриарха Никона, сановников, часто с регалиями, выполненные в иконописном или реалистическом стиле темперой, маслом или гравировкой, сопровождаемые барочными панегириками, прославляли их благочестие, доблесть и мудрость. Самыми примечательными из всех являются