Время проходило тихо, усиливая лень, которая мной овладела, перед тем как в начале ноября Рейну не свалила странная болезнь.

* * *

Первые симптомы заболевания появились еще месяц назад, но тогда на них никто не обратил внимания. Болезнь Рейны совпала с тяжелыми временами, когда обострился склероз, поразивший грешное тело моего любимого дедушки три месяца назад.

Однажды утром я увидела, что Рейна лежит в кровати, скрючившись в позе эмбриона, и сжимает руки на животе, как будто боится, что ее внутренности выпадут наружу. Я спросила, как она себя чувствует. Рейна успокоила меня, сказала, что у нее начались месячные. Хотя ни одна из нас никогда сильно не страдала по этому поводу, я решила, что ее состояние естественное. Но мне перестало так казаться, когда я вернулась домой вечером. Как выяснилось, сестра целый день провела в постели.

На следующий день Рейна себя чувствовала так же, поэтому я решила не ходить на занятия, а остаться с ней дома. Так как обезболивающие не помогли, я дала Рейне стакан можжевеловой водки, которую она пила, время от времени откашливаясь, после этого домашнего средства ей полегчало. Мы вместе поели, а вечером она заставила меня пойти в кино на фильм, который мне очень хотелось посмотреть. Правда, я собиралась пойти на него с подругами на следующей неделе, и Рейна об этом знала. В конце концов я посмотрела этот фильм дважды, и все вернулось на круги своя. Я успела забыть о болях Рейны, но, когда двадцать пять дней спустя они повторились, сестра страдала намного сильнее, так что даже кричала от боли.

Теперь я действительно разволновалась и поговорила об этом с мамой, но она, как и месяц назад, была занята проводами дедушки в госпиталь, а потому не обратила на меня внимания. У всех в мире женщин, сказала она, случаются болезненные месячные, а потому на это не надо обращать внимания. Я не согласилась с мамой — Рейна уже три дня пролежала в постели. Она опухла, казалось, у нее внутри что-то не в порядке. Я говорила маме, что Рейна плохо выглядит, но она не хотела меня слушать. Наша мама считала, что ее дочь всегда была болезненной, поэтому не стоит драматизировать ситуацию. Может быть, мама так говорила потому, что уже привыкла к постоянным недомоганиям Рейны. К тому же теперь она пребывала в уверенности, что девочка выросла и окрепла, и все будет хорошо.

Рейна с детских лет привыкла не волноваться из-за вердиктов врачей, и, когда мы оставались вдвоем, она подробно рассказывала мне о своем состоянии. Ее мучили какие-то странные спазмы, как будто тело кололи иголками то в одном, то в другом месте. Она страдала от бесконечных приступов, уже привыкая к этой боли, жестокой и сильной. Боль иногда ослабевала и затихала, но не отпускала, так, что бедняжка на стену лезла. Я не знала, что мне делать, было очень страшно, и, хотя я не хотела пугать сестру своими подозрениями, мне казалось, что каждую следующую ночь ей становится все хуже, а я не знала, чем можно помочь и как облегчить страдания. Я приносила Рейне можжевеловую водку, но ее лечебный эффект теперь уже не был таким сильным, как прежде. Я опустошила уже все бутылки, которые нашла в доме, и больше у меня не было средства от этой странной болезни. Я грела полотенце над горячим паром и, когда жар становился нестерпимым, оборачивала им сестру, потому что холод ей не помогал. Я растирала ее тело, отчего ей становилось легче, но потом боли опять возобновлялись. Ничто не помогало Рейне. Я делала все, что мне приходило в голову, но результат был тем же: «Мне очень больно, Малена».

Когда сестра наконец поднялась через десять дней страданий, мама попыталась успокоить меня и сказала, что хотя ее и волнует состояние Рейны, но все это мелочи. Ее слова ничуть меня не успокоили, потому что Рейна отказалась пойти со мной гулять. Она сказала, что очень устает, когда напрягается, а, если она пойдет со мной, ей придется подниматься по лестницам в метро. Поэтому в кино мне пришлось идти одной, это было непривычно, но я все же постаралась убедить себя, что Рейне стало лучше. Утром в воскресенье я вышла на улицу за газетой, Рейна вызвалась пойти со мной, так что мы отправились вместе, как ходили тогда, когда были маленькими, потому что ее болезнь сотворила чудо и опять объединила нас с той поры, как мы осознали разницу между нами. Мы медленно шли по улице, наслаждаясь зимнем солнцем, как вдруг Рейна, ни с того ни с сего согнулась от нового приступа колик. Приступ был таким сильным, что она несколько секунд, которые показались мне вечностью, не могла выговорить ни слова.

Вечером мы остались в гостиной, смотрели телевизор, а потом я пошла в свою комнату, чтобы написать письмо Фернандо, но никак не могла найти подходящую бумагу. Мне нужно было подумать, как прояснить ситуацию. Еще ни разу мне не приходилось решать подобную задачу — никогда прежде я не отвечала за другого человека. Если я не вмешаюсь, мама никогда не вызовет врача, до тех пор пока Рейна может хоть немного двигаться, но когда она совсем ослабнет, может стать слишком поздно. Сестра боялась обеспокоить маму и себе казалась виноватой, более того, была готова терпеть боль, сколько хватит сил. Я поняла, что должна пойти к маме и объяснить происходящее, а она вызвать врача, — это ее обязанность. Я ходила за ней по пятам и повторяла одно и то же: «Нужно вызвать врача или же пойти к нему самим». Наконец мне удалось заставить маму принять верное решение, и она сказала: «Да, Малена, хорошо, ты пойдешь с нами, пусть врач и тебя посмотрит…» Эти слова успокоили меня, хотя я прекрасно понимала, что мое здоровье ее совсем не волнует.

Я отдавала себе отчет в том, что какой-нибудь внимательный человек сразу обо всем догадается, только одним глазком взглянув на нас. Меня переполнял такой сильный страх, что мне начали являться видения, миражи, похожие на те, что в пустынях видятся несчастным, умирающим от жажды путникам. Наконец мама остановила свой выбор на частной клинике, а точнее, на враче-гинекологе, у которого лечились время от времени все женщины нашей семьи, можно было назвать его нашим семейным врачом. Мама решила обратить к семейному доктору, вместо того чтобы пойти в службу социальной защиты, где всем гарантировалась конфиденциальность. Возможно, она поступила так из-за того, что у семейного доктора было более современное оборудование… А я не понимала, зачем иду туда. С другой стороны, мы с Рейной были не приучены решать что-либо самостоятельно, без маминой указки, ведь все деньги были у мамы, а значит, она и выбирала для нас и специалиста, и время консультации. К тому же он согласился посмотреть нас обеих со скидкой. Нам говорили, что врачи во многом похожи на священников, — они тоже должны хранить тайны, которые им доверяют.

Я готова были признать, что риск разоблачения у гинеколога для нас обеих был минимальным, потому что с моей сестрой случилось нечто гораздо более страшное, чем со мной, хотя и я подвергалась риску. В конце концов, я смогла бы перенести оскорбления и первое, что сделала на следующий день, — решила утором поговорить с отцом в машине.

— Что? Нет, нет, нет! Я не хочу, чтобы ты обсуждала со мной ваши женские проблемы, — оборвал он, — меня от этого страшно тошнит.

Впрочем, отцу все же удалось убедить маму побыстрее отвести нас к врачу, несмотря на невозмутимо-спокойный тон его голоса. Казалось, я была тут не при чем, мне удалось поговорить с отцом до того, как разразился скандал. Рейна только несколько дней наслаждалась, смачно описывая мне свои страдания. Она занималась этим с фантастическим энтузиазмом, делая большие глаза, чтобы подчеркнуть свой страх, прежде чем объявить, что она никогда не чувствовала себя хуже. Она начинала грубить мне, если я пыталась задавать вопросы, чтобы выяснить причину ее болей. У меня сложилось впечатление, что Рейна боится, но она успокоилась, поняв, что мои вопросы и замечания предназначены только для того, чтобы ей помочь. Потом она спросила, что означает гайка на моем пальце.