Евгений. – На что он махнул рукой и сказал: «иди, говори». Но я понимал, что это убьет её, Таня.

Громов поднял на неё взгляд, и Таню передернуло. Глаза Жени блестели не от похмелья, не от простуды. Они блестели от плескавшейся боли. Он искал в Тане поддержку. Она была ему жизненно необходима.

Как и сама Таня.

– И это… убило, – Громов снова закрыл лицо ладонями.

– Но она умерла, когда тебе было шестнадцать? – не понимала Таня.

– Я молчал три года, – проговорил Евгений, боясь посмотреть Тане в глаза. Так, как когда-то боялся посмотреть в глаза маме.

– Почему? – Таня наклонилась ближе.

– Потому, что она любила этого ублюдка, – огрызнулся Громов, убирая ладони с лица. – Она знала, что его любят женщины. И, возможно, даже подозревала, что он с ними спит, но любила всё равно. Однажды снова начала говорить о том, как скучает по нему, когда его нет, – сквозь зубы процедил Громов, вспоминая последний день её жизни, – и я понял, что так больше не может продолжаться. Я всё рассказал.

– И о том, что молчал три года?

– Нет, – со звенящей сталью в голосе и отчетливой ненавистью к себе ответил он. – Когда отец пришел домой, и мама накинулась на него, он перевел все стрелки на меня, сказав, что я обо всем давно знал и молчал.

Губы Тани шокировано приоткрылись, но затем она всё же поджала их. Вряд ли Женя хотел услышать что-то банальное из разряда «она тебя простила, она тебя любила».

– Её убил не он, – покачал головой Громов, – её убил я. Его ложь она проглотила бы. Но мою… Она не ожидала от меня такого предательства…

Евгений закрыл лицо ладонями, чувствуя, что ему просто хочется взвыть в голос. Он снова вспомнил это. Он снова вспомнил её взгляд.

– Женя? – Юлия перевела взгляд на сына. – Это ведь не так? Ты узнал только недавно, да?

Алексей Симановский, стоявший на пороге квартире, самодовольно скрестил руки на груди, смотря на испуганного Женю, округлившего от страха свои большие глаза.

– Будь мужчиной, – ядовито подначивал он. – Скажи правду. Раз уж ты начал её говорить, говори всё, до конца.

– Мам, – юный Евгений сглотнул образовавшийся в горле ком, – я знал давно…

Юлия прикрыла глаза, сдерживая слёзы. Она давно смирилась с тем, что безразлична мужу, но сын был смыслом её жизни.

Женя сразу же бросился обнять её, но она выставила руку, не давая себя коснуться и совсем не представляя, что это было бы их последнее объятие.

– Не надо, родной, – произнесла она, – я сейчас улечу, ладно? Отдохну, развеюсь, а потом всё будет как прежде… Мне нужно… Нужно сменить обстановку…

– Мама! – умоляюще воскликнул Женя, чувствуя, что и сам готов вот-вот разреветься. – Я хотел как лучше!

– Лжи во благо не бывает, малыш, – покачала головой Юлия, с болью в глазах смотря на сына и как-то горько улыбаясь.

Она хотела обнять сына, но чувствовала, что если сделает это, то останется здесь. Но ей было необходимо несколько недель, чтобы не видеть этой квартиры. Не видеть место, которое она считала святым для их семьи – их семейное гнездышко. То самое, в которое, как оказалось, любимый муж приводил многочисленных женщин. А любимый сын об этом молчал. Три года…

– Я виноват в её смерти, Таня, – обреченно простонал Громов, боясь посмотреть на неё и увидеть в любимых карих глазах то же разочарование, что увидел в серых глазах мамы много лет назад. То разочарование, которое преследовало в ночных кошмарах. – Не он, Таня, а я…

Несколько минут между Татьяной и Евгением была гнетущая тишина. Громов тонул в воспоминаниях, приправленных адской головной болью и насморком.

– Ты не виноват, – несмело начала она, заметив, что за окном уже начинало светать. – Ты должен отпустить её, Женя, понимаешь?

Евгений снова опустил голову, чувствуя, как сердце сжимается от очередной порции болезненных воспоминаний. Много лет назад, в первое посещение катка, мама сказала ему нечто похожее, когда Женя боялся шагнуть на лёд.

– Ты ведь большой мальчик, – улыбнулась она. – Отпусти меня.

– Я не могу, – вымученно выдохнул он, – я не хочу.

– Но так жить нельзя, – покачала головой Таня и, забывая обо всем, что произошло между ними, неосознанно потянулась к нему и положила ладонь на его запястье.

Женя, удивленный такому жесту, приподнял голову. Вот только понять его эмоций по глазам Таня не смогла и, смутившись, убрала ладонь обратно на колено. Громов пытался поймать хоть одну мысль, которую можно было бы озвучить, но те будто разлетелись в разные стороны.

– Как я себя вел? – устало улыбнулся Женя, желая сменить тему, которую хотел поднимать меньше всего. – Дебоширил?

– Читал Есенина, – призналась Таня.

Женя успел и подебоширить, и поприставать к ней, но это было ожидаемо, а вот стихи…

– Серьезно? – брови Громова взметнулись вверх. Его мама обожала поэзию и пыталась привить эту любовь сыну путем частого чтения.

– Да, – смущенно улыбнулась Таня. И эта искренняя, девичья улыбка его Плюши, по которой он так скучал, будто стала бережным дуновением теплого воздуха, направленного на давнюю и глубокую рану Жени. И боль на мгновение отступила, позволяя Евгению вздохнуть свободнее. Он тоже улыбнулся в ответ.

– Меньше всего мне хотелось бы прослыть сопливым романтиком, – вздохнул он, прекрасно понимая, что ему плевать на то, кем и как он прослывет для общественности. А вот перед Таней было отчего-то действительно неловко. Где ледяной он, а где любовная лирика?

– Романтиком тебя действительно трудно назвать, а вот сопливый ты, увы, уже.

Евгений шмыгнул носом, чувствуя, что дышать становится затруднительно. Сегодня должна быть тренировка, но её, похоже, придется пропустить. И в первую очередь скорее из-за адского похмелья, чем из-за простуды.

Он снова потянулся к графину, наливая воду в стакан.

– От кого цветы? – мрачно поинтересовался, опустошив стакан и бросив взгляд на Таню, которая от такого вопроса лишь рассмеялась.

– Что? Я уже задавал этот вопрос?

Таня кивнула.

– И ответа второй раз я тебе не дам, – лукаво улыбнулась она. – Захочешь – вспомнишь.

Евгений недовольно вздохнул, несколько секунд пристально смотря на Таню, но та не сдавалась.

– Это немного нечестно, – ответил он и зажмурился от неприятных ощущений, которые вызвало легкое движение головой.

– Будешь меньше пить, – строго добавила Таня, – а если серьезно, то стоит подумать о больничном. Осложнения нужны тебе сейчас в последнюю очередь.

– Да, – согласился Евгений, – а ты нужна в первую.

– Ж-женя, – растерялась она и поняла, что, когда пришла на кухню, была уже без халата – в майке и коротких шортах. И если сейчас встанет, то Громов увидит огромные синяки на бедрах. Очередного скандала будет не избежать.

– Вернись ко мне, – Евгений нахмурился, ожидая, пока Таня поднимет на него глаза. Он редко волновался перед прокатами, хотя и знал, что смотрит на него в такие моменты огромное количество людей. Но сейчас явственно ощутил, что волнуется. Он никогда не просил ни одну из девушек о таком, никогда ни за кем не бегал. С Таней всё по-другому. С Таней внутри что-то перевернулось, как только он впервые взял её холодную ладонь на льду.

– Ты этого хочешь? – голос Тани дрогнул. Она подняла на него взгляд.

– Больше всего.

– А чего хотят другие люди? – горько ухмыльнулась она. – Ты совсем не думаешь ни про меня, ни про Илью, ни про Алису…

Мимолетный трепет в серо-голубых глазах молниеносно сменился ярко вспыхнувшим гневом.

– Мне плевать на Илью!

– На Алису, стало быть, тоже? – нахмурилась Таня, вспоминая о том, что ради Жени и возвращения на лёд Калининой пришлось отказаться от любимого мужчины. – Тебе на всех плевать!

Таня гневно заправила прядь растрепанных после сна волос за ухо, не зная, куда деть руки, которыми так и хотелось треснуть Громова по голове. Взору Евгения открылась шея Тани, испещренная небольшими синяками.

– Кто это сделал? – он повысил голос, в котором, несмотря на заложенность носа, отчетливо звенела сталь.

Брови Тани на мгновение подпрыгнули, а глаза непонимающе округлились. И только проследив