Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты нажмешь – нажмешь вот сюда, вот сюда – на этот железный гладкий выступ – и все… все… сразу… кончится.
Все твои муки разом оборвутся.
Раз! – как хилая веревка.
Оборвутся – и не вернутся.
Уйдет живая душа. В одни миг уйдет.
Куда, куда она уйдет?!
Знать бы…
Она сжала рукоять еще крепче. Медленно, медленно поднесла к виску.
Кожа ощутила железный холод.
Еще живой – холод. Еще живая – кожа.
Ну, нажми… Еще-еще… Еще…
Как все просто. И, главное, быстро.
А когда она выстрелит – и пуля пробьет височную кость – и ворвется в мозг, разрывая, кровавя его, губя – в этот миг… разве… именно в этот… она не ощутит дикую, страшную, адскую боль?!
Последнюю – боль…
…все на свете когда-нибудь бывает последним.
Первым – и последним.
Если есть первый поцелуй – то ведь есть и последний.
Если есть первая на свете боль – то какой последняя будет?!
…увидела себя в гробу, с пробитым виском.
…с коричневой, темной монетой запекшейся крови на виске, под волосами.
…а голова – разворочена пулей будет или нет?
…тошнотворно…
…парик наденут, закроют, замаскируют… платок повяжут…
…Петю, Петю чтобы не испугать…
…Петя. Стоп. Петя.
Да я с ума сошла. Петя.
Ведь Петя же!
Ах я сволочь. Петя.
Он – не переживет.
Нельзя.
Слышишь, нельзя!
Она медленно опустила пистолет, отвела от виска – на колени.
Положила на колени. Рука дрожала.
Пистолет в руке дрожал крупно, колыхался.
Тише, тише, шептали губы сами себе, тише, тише.
Тише-тише-тише-тише!
Смерть. Смерть. Она рядом. Она всегда рядом.
Она – не только в пистолете, в этой черной тяжелой железяке.
Она – везде. Мы просто не знаем, когда она на нас напрыгнет, сверху, как таежная, веселая сибирская рысь.
На Андрюшу – напрыгнула. На Игната – напрыгнула.
А вот меня и Петьку – пока не тронула.
Пока.
Но, может! Завтра!
Или – уже – сегодня…
Тише-тише-тише-тише…
…говорить со смертью надо тихо. Очень тихо.
Она любит, когда с ней говорят тихо. Уважают. Почитают.
Боятся?! Пресмыкаются?!
Я – не пресмыкающееся! Я тебя не боюсь, слышишь!
…она слышит. Она все слышит.
…она смеется над тобой, слышишь, ты.
…да, слышу ее смех. Ее тихий, страшный смех.
…замолчи! Заткнись!
…милая, страшная, я прошу тебя… не смейся… не смейся надо мной…
Опустила голову низко, низко. Почти коснулась лбом подрагивающих колен.
Пистолет лежал на коленях.
И рука не отпускала рукоять, все сжимала.
Но чуть ослабила мертвую, до боли в костях, хватку.
И на коже дыбом встали все нищие, жалкие волоски.
А что ты можешь сделать – взамен смерти?!
Ты можешь…
Ты все можешь…
У тебя оружие. У тебя – сила.
Хоть на миг. На короткий, бешеный миг. А твоя.
И ты можешь сделать с ней все, что захочешь.
Все, что захочешь, слышишь!
Все!
Подняла пистолет в руке – к губам.
Поцеловала холодную, черную сталь.
Будто в детстве, во дворе, в безумных, бесшабашных играх, снег в валенки насыпан, пальтецо все в снегу, как перемазанное известкой, – из озорства, из любопытства чугунный, черный амбарный замок поцеловала – на морозе.
И губы к железу приварились. И отодрать – только с мясом. С кровью.
И отодрала целующий рот. С болью. С хрясом разрываемой плоти.
А разве душа – вот так – не рвется?!
Дура, что ты, что ты, дура…
По губам текло липкое, соленое. Боль текла.
Облизнула губы.
Закрыла глаза.
Нельзя смотреть. Весь подол юбки – кровью же заляпан, кровью твоей.
И пальцы в крови.
И пистолет – в крови.
В чьей крови – Петькин пистолет?!
Это моя, моя, моя кровь, судьи… Не судите его… Это моя, моя кровь!
Моя… кровь…
С губ капала кровь. Из-под сомкнутых век лилась кровь.
От боли сходила с ума.
Но боль была живая. Значит, жизнь была, шла.
Время шло. Жило. Длилось.
Пистолет – в руках.
И я могу пойти с ним… куда угодно.
Да куда угодно!
Кого – стращать?! Кого – спасать?! За что – бороться?!
У меня в руках смерть. Моя? Чужая? Все равно.
Сейчас уже все равно.
Мы все – на войне.
И война не кончится никогда.
Даже когда мы умрем.
…пойти – в банк.
…войти так вежливо, спокойно. Незаметно. Его в кармане держать. А потом, у кассы – вынуть.
Боже, я схожу с ума!
…я не сделаю этого.
…ты пойдешь и сделаешь это немедленно. У тебя выхода нет.
Выхода – нет?!
…я выбью ногой закрытую дверь. И все равно – выйду.
Не дверь – так окно. Не окно – так об стену голову расшибу.
Расшибу… расшибу…
И больше не будет ничего. Будет кровь и кровавая тьма.
И – красная свеча на черном гробе, да?!
И Федька молитву прочитает, да?!
Федька молитв не знает. Их будет бормотать старуха Лида.
…что ты тянешь резину… что…
…Господи, вспомяни меня во Царствии Своем, что ли…
Сходя с ума от дикой боли, она вышла из спаленки, крепко, хитро держа в руке пистолет. Из кладовки доносился храп. Старики уснули после обеда. Что нужно старому человеку? Тепло и еда. И чтобы живая душа была рядом, развлекала, утешала.
А бомж Пушкин пропал. Сгорел? Или замерз в сугробе?
Куда она идет? Она помнит это? Или нет?