Но оппозиция крепла не только в столице; в более или менее больших городах провинций пропаганда, нацеленная против императора, вселялась в думы широких слоев населения. Лозунги были те же, что и во времена Флавия. Тирания Коммода противопоставлялась мудрому царствованию его отца, сам Коммод получил ярлык типичного тирана и ущербного потомка гениального правителя. Есть признаки того, что живое участие в оппозиции принимали также философы того времени: после смерти Коммода один из них был жестоко убит преторианцами. В Александрии противники Коммода прибегли к помощи политического памфлета, о котором мы уже говорили в одной из прошлых глав. Волнения, возникшие в Александрии, привели к тому, что некоторые знатные и влиятельные люди этого города были приглашены в Рим на допрос к императору. Вероятно, эти недовольства были вызваны жестоким террором, бушующим не только в столице, но и в провинциях, а также истреблением потомков Авидия Кассия. Одно из упомянутых описаний этого допроса как никогда ранее насыщено обычными эпитетами киников. «Тиран Коммод» и «Марк Аврелий — философ и правитель», — эти определения стали лейтмотивом памфлета. Сенат же выступает в роли законного судьи, выносящего приговор преступнику, а его справедливость противопоставляется произволу Коммода.[158]

В своей борьбе с оппозицией Коммод, как уже отмечалось, опирался на солдат, в первую очередь — на преторианцев. С другой стороны, особое значение он придавал святости своей чести. Его любимым божеством был Геркулес, замечательный пример мытарств во имя человечества, великий борец и образец терпения у стоиков и киников. Соединение культа Геркулеса с просвещенной монархией не было чем-то новым: у всех Антонинов этот бог удостаивался особого почитания. Нет сомнения в том, что Коммод избрал Геркулеса своим защитником не из-за пристрастия к гладиаторскому искусству, а из-за того, что это божество было связано с его предшественниками, и основные идеи просвещенной монархии находили в Геркулесе свое божественное воплощение. До тех пор пока ожесточенная борьба с врагами не помутила разум императора, он отдавал предпочтение этому богу; постепенно, чтя Геркулеса как своего защитника, спутника и наставника, он сделал его главным объектом своего почитания. Однако затем, утратив здравомыслие, он стал настаивать на том, что сам является богом во плоти, и в таком случае любая оппозиция сразу оказывалась осквернением божества. Не будем приводить известные всем примеры, характерные для тогдашнего состояния Коммода, отметим только, что все они приходятся на последние годы его жизни и что такое отношение к Геркулесу можно рассматривать прежде всего как проявление все той же тенденции к обожествлению императорской власти, как при Калигуле, Нероне и Домициане. Далее следует отметить, что культ Геркулеса занимал важное место в религии римского войска и что он сливался там с культом местных богов, — уступка, которая, пожалуй, впервые была сделана войскам провинций. Не надо забывать, что солдаты в провинциальные войска набирались теперь почти исключительно в той самой местности, где это войско стояло, и что почти все они были из крестьянского сословия, представители которого всегда держались местной веры.[159]

Помимо сведений о борьбе Коммода с сенатом и его отчетливой тенденции опираться в этой борьбе на солдат нам почти ничего не известно о политике этого императора. Мир, нарушаемый лишь локальными беспорядками, был для провинций, разумеется, истинным благом, но много ли император заботился о провинциях, мы сказать не можем. В своем отношении к низшим классам он следовал политике Адриана, и эти классы видели в нем своего защитника и благодетеля. Те же чувства испытывали крестьяне императорских владений в Африке, когда обращались со своими жалобами прямо к императору, устав от долгих и ожесточенных тяжб с крупными арендаторами из-за непомерного груза трудовой повинности. Текст одной из таких жалоб сохранился почти полностью, от другой остался только фрагмент. В первой история тяжбы изложена от начала до конца. Видимо, попытка мелких арендаторов saltus Burunitanus «достучаться» до императора не удалась; их первое послание к нему, полное горьких обвинений, было отослано еще, очевидно, при М. Аврелии. За этой попыткой, скорее всего, последовал мятеж, ответом на который были немилосердно жестокие меры в виде карательной экспедиции. Опасность, которую этот мятеж в себе таил, была велика. Десяток таких местных мятежей означал уже настоящее восстание, для подавления которого потребовались бы серьезные силы. Я полагаю, что восстание Матерния в Галлии и Испании было подобного свойства, и подозреваю, что те взрывы недовольства, которые нам известны из записей saltus Burunitanus, послужили толчком для возникновения небезызвестных seditiones, подавлением которых в Африке занимался Пертинакс. Успехом второй предпринятой попытки арендаторы были обязаны человеку, которого они избрали своим полномочным представителем, — Лурию Лукуллу. Его имя говорит о его римском гражданстве, а его интерес к арендаторам из saltus — о его непосредственной причастности к ним. Один лишь факт, что Лукулл получил письменное распоряжение императора в ответ на свое ходатайство, доказывает то, что он имел влияние на Коммода. С большой вероятностью я осмелюсь предположить, что Лурий Лукулл был военнослужащим, причем не преторианцем (ведь он был родом из провинции), а, скорее, eques singularis или же, возможно, frumentarius. Мы знаем, каково было значение и каким влиянием обладали frumentarii, чины военизированной тайной полиции Коммода.[160] Тон прошения характерен для настроения низших классов. Они исполнены доверия к императору, зато полны ненависти к своим угнетателям — крупным арендаторам и прокураторам. Они говорят: «Помоги нам, и поскольку мы, маленькие люди, простые земледельцы, в поте лица добывающие хлеб трудом рук своих, не в силах защититься от твоих прокураторов и от землевладельца, который завоевал их благоволение дорогими подарками и известен им постоянным возобновлением аренды, а также своим положением предпринимателя, смилуйся над нами и соблаговоли защитить нас своим императорским рескриптом». Эти люди ищут защиты, ссылаясь на lex Hadriana, и настаивают на своем праве. Возможно, это право нарушалось под давлением требований, выдвигаемых правительством. Интересна позиция Коммода. На послание (второе) он отвечает сам. Он не требует предоставления дополнительных материалов и не передает рассмотрение дела местным распорядительным органам. Он принимает решение по поводу этой мелкой неурядицы сам, а именно — в пользу просителей. Откровенно боевым духом проникнуто содержание вышеупомянутого фрагмента, доносящего до нас следы подобных же документальных выводов. Там арендаторы угрожают забастовкой, настоящей египетской άναχωρησις; они говорят: «Мы хотим убежать в такое место, где мы можем жить как свободные люди».[161]