В честь гостя был открыт центральный вход в колледж и расстелена красная дорожка от входа до ступенек пристани. Приколы для гондол были украшены разноцветными лентами и тремя флажками: итальянским, армянским, а между ними ливанским, которые весело развевались на весеннем ветерке.

Коллектив колледжа в полном составе собрался у входа, чтобы приветствовать почетного гостя. Директор первым подал ему руку, а потом обнял с волнением, подчеркивая их давнюю дружбу. Они обменялись несколькими словами на ливанском, который отец Айвазян выучил за время своей учебы в семинарии при монастыре Святого Георгия недалеко от Бейрута.

Студенты в парадной форме, построившись в ровные ряды, молча ждали в проходе, ведущем во внутренний дворик. Как только Шамун появился в воротах, они приветствовали его, слегка склонив голову.

– Bonjour, monsieur le Président. On est honoré de vous accueillir dans notre college[51], – скандировали они хором.

В Зеркальном зале занавес из синего бархата скрывал сцену, украшенную по случаю такого события. Когда гости вошли, занавес открыли и показался хор студентов. Рояль «Безендорфер» блестел как никогда. Микаэль как пианист стоял сбоку от табурета. Он поклонился партеру. Хоть он и репетировал опус Рахманинова до поздней ночи, но все равно боялся, что не сможет сыграть его как должно.

Он чувствовал себя удрученно, нервы его были непривычно напряжены. Слишком много странных событий необратимо встревожили его. Кроме того, он был уверен, что, как только закончится концерт, монахи примерно накажут его за нарушение правил, ведь он вернулся в колледж намного позже установленного часа в тот вечер, когда был с Франческой.

– Ваше превосходительство Делалян! Какая честь лицезреть вас здесь, – высмеял его Волк, столкнувшись с ним на лестнице. – Случайно не скажете, который час?

– Мне очень жаль, но мои часы опять встали, – оправдался он, показывая «Омегу» на запястье. – Мне придется опять отнести их Тик-Таку, то есть, извините, отцу Никогосу, – оговорился он.

– Мы с тобой потом разберемся. Послезавтра приезжает наш гость. На твоем месте я репетировал бы даже ночью, – ответил учитель со всей строгостью, на которую был способен, когда того требовали обстоятельства.

Более всего Микаэль корил себя за то, как он обошелся с Франческой. Первое свидание должно быть незабываемым, восхитительным, а он все испортил. Ах, если бы только он мог объяснить ей свои страдания: разбившиеся вдребезги убеждения, вера, которая рушилась на глазах, видения и сцены насилия, кровь и смерть, которые неожиданно подкрадывались к нему.

Тем временем гости уже рассаживались по банкеткам восемнадцатого века. Микаэль глубоко вздохнул, на несколько мгновений задержал выдох, надеясь хоть так – он где-то вычитал об этом способе – облегчить головную боль, которая мучила его.

Маэстро, отец Согомон, с дирижерской палочкой в руках дал знак хору. И после первых тактов национального ливанского гимна все встали, слушая чистые юношеские голоса. «Все мы встанем за Родину, за знамя и славу», – пели они.

Президент Шамун, прямой и чопорный, слушал с влажными от волнения глазами.

– Самый лучший подарок, какой я когда-либо получал, – заявил он в конце выступления, поблагодарив всех.

Как только все снова уселись, Микаэль объявил исполнение опуса Рахманинова.

– Будьте снисходительны, – шепнул директор на ухо Шамуну, – но я должен был сделать вам этот подарок.

Президент и его жена благосклонно улыбнулись и приготовились слушать прелюдию в исполнении этого мальчика с изящным профилем. Микаэль начал с впечатляющим порывом. Ноты взорвались в зале, подчинив себе слушателей.

Госпожа Шамун, очарованная, благодарно кивала директору, когда на пороге зала появился господин Беппе. Волк встревожился. Привратник никогда не позволил бы себе помешать действию, если бы причина не была слишком серьезная. Он энергично жестикулировал, пытаясь что-то объяснить, но его прервали несколько карабинеров, которые, не дожидаясь, вошли следом в зал. Микаэль споткнулся на той самой ноте, за которую его пожурил директор. Рядом с карабинерами он увидел женщину. Это была мать Франчески.

– С вашего позволения… – шагнул вперед фельдфебель.

Все повернулись и посмотрели на непрошеных гостей.

Директор встал в замешательстве.

– Что случилось? Чем я могу помочь? – спросил он тоном, который выдавал его раздражение.

Фельдфебель собирался было объясниться, но в этот момент женщина отделилась от группы и побежала к сцене, обойдя даже стену из вооруженной охраны президента. Она была растрепанная, с красными и опухшими глазами, словно долго плакала.

– Синьора… – пробормотал Микаэль, поднимаясь с табурета больше от удивления, чем для приличия.

Женщина вгляделась в его лицо, словно хотела убедиться, что перед ней тот самый человек, которого она искала.

– Где моя дочь? Я прождала ее всю ночь, но она не вернулась. Где она?! – закричала женщина, покраснев от ярости и отчаяния.

У Микаэля перехватило дыхание.

– Говори, проходимец!

– Синьора, вы можете объяснить мне, что происходит? – вмешался директор.

Женщина спустилась со сцены и приблизилась к нему.

– Конечно, вы здесь празднуете, а моя Франка, моя единственная дочь, пропала, ее обманул… – она повернулась к Микаэлю и указала на него пальцем, – ваш ученик!

По залу прокатился недоверчивый и возмущенный ропот. Президент и его жена обменялись быстрыми и удивленными взглядами.

Мать Франчески вдруг обмякла.

– Я хочу увидеть мою дочь, – заплакала она, всхлипывая.

Директор, пожалев ее, обнял за плечи отеческим жестом.

– Уберите от меня руки! – истерически вскрикнула она. – Вы, армяне, должны стыдиться!

Вечером восьмого мая «Иван» перешел на малый ход, и к нему присоединился буксир, чтобы сопровождать в порт.

Судно бросило якорь в бухте Нагаева, в нескольких милях от Магадана. Областной центр Колымы в 1953 году был небольшим городком, где заключенные регистрировались и распределялись, в зависимости от назначения, по различным подземным шахтам.

Габриэль сошел с корабля крайне изнуренный. За время почти месячного плавания он истратил последние силы и удивлялся, что еще выжил, перенеся отчаяние и боль после смерти Нины. В то ужасное утро, на рассвете, его разбудили крики, женские голоса и всеобщая суматоха. Он поднялся и подошел к решетке, у которой уже собрались другие заключенные. Сначала он лишь заметил светлые волосы, потом, заставив расступиться остальных, бормотавших что-то в явном замешательстве, он увидел всю сцену.