– Пеняй на себя, – сказал матрос, ухмыльнувшись, прежде чем закрыть люк.

В трюме снова стало темно.

– Черт! – выругался Лев, шаря вокруг в поисках того, что принес ему сослуживец.

Габриэль заметил, куда упал предмет, и, пока Лев был занят поисками в полутьме, быстро поднял его. Это был пузырек из коричневого стекла, в котором перекатывались белые таблетки.

– Эй, кто-нибудь видел флакон? – спросил Лев и потряс решетку, чтобы заключенные проснулись.

Никто не ответил.

– Ладно, рано или поздно я его найду, – проворчал он и отошел.

Габриэль протянул вперед руку с пузырьком и в слабом свете лампочки прочитал этикетку. «Аспирин», – прошептал он с улыбкой, в полной уверенности, что ему улыбнулась удача.

Увидев Нину, он поразился ее бледности.

Женщины снова вышли из клетки, чтобы напиться из ведра, спущенного в люк. Габриэль подал ей знак, и она поняла.

Несколько часов спустя она подошла к старому месту, пользуясь перерывом, когда Лев уходил, чтобы помыться. Это был один из двух моментов, когда молодые люди могли встретиться, не рискуя быть увиденными, другой – когда охранник храпел после очередной бутылки водки.

Теперь их жизнь вращалась вокруг этих бесценных минут, которые делали ужасное существование двух молодых людей осмысленным, помогали им справляться с окружавшей их убогостью и мерзостью и придавали силы идти вперед.

В эти быстротечные мгновения Габриэль без памяти влюбился в Нину. Он чувствовал, что они были созданы друг для друга, и ему казалось чудом, что он встретил ее среди этого сброда.

У него даже сменилось настроение, и Герасим, заметив это, подшучивал над его неожиданным и беспочвенным оптимизмом.

– Я хочу жениться на ней, – поделился с товарищем Габриэль, и тот рассмеялся, но на этот раз от счастья.

Когда Габриэль должен был встретиться с Ниной, Герасим помогал им. Следил за охранником и с помощью оговоренных сигналов давал знать о его передвижениях. Как только Лев удалялся, Габриэль тут же бросался к условленному месту и ждал свою возлюбленную. Бывали случаи, когда она приходила раньше его и стояла за решеткой с распущенными по плечам длинными светлыми волосами, как ему нравилось.

– Любовь моя, – шептал он ей, как только приближался, – обожаю тебя.

А она улыбалась, показывая маленькие, как у ребенка, зубы и морща носик в смешном приветствии.

– Ангел мой, – звала его она. Только так и никак иначе, памятуя о его библейском имени.

Прощаясь, они дважды похлопывали себя кулаком в грудь там, где находилось сердце. Два удара, легких, как крылья бабочки, что на их секретном языке означало: «Я живу только для тебя».

– Все хорошо? – спросил он, поглаживая ее пальцы через прутья решетки.

Нина кивнула.

Габриэль достал пузырек из кармана. Он был завернут в кусок бумаги.

– Я принес тебе аспирин.

Ее лицо озарилось.

– Где ты его взял?

Габриэль пожал плечами и не ответил.

– А это что? – спросила Нина, показывая на бумагу, в которую был завернут пузырек.

– Прочти его, но не сейчас, и ответь мне.

– Спасибо.

У нее был тихий и нежный голос, всегда сдержанный и вежливый тон, напоминавший Габриэлю о ее высокородном происхождении. Нина была дочерью крупных украинских землевладельцев. Революцию ее семья пережила только потому, что не сопротивлялась национализации своих земель. Но на плодородных равнинах Черкасс, где они жили, ненависть и зависть все равно не исчезли. Спустя годы их обвинили в противостоянии режиму, объявили контрой, отпрысками презренного и коварного рода. Отца и брата Нины убили у нее на глазах, а ее саму вместе с матерью Татьяной депортировали.

– Твоя мать поела что-нибудь? – спросил Габриэль, беспокоясь.

– Запах рыбы вызывает у нее тошноту.

Нина смотрела влажными глазами куда-то в неопределенную точку.

– Я боюсь, что она не вынесет этого.

– А вот и нет. Ты должна заставить ее принять вот это. Пусть держит таблетку под языком, пока она не растворится, – объяснил он.

Нина кивнула:

– Ангел мой, ты единственная моя радость в этой жизни. Иногда мне кажется, что я схожу с ума. Не могу поверить в то, что со мной происходит. Это так нелепо! Я так хочу вернуться домой. Мне хватило бы шалаша и твоей улыбки. И ничего другого.

Слезы Нины, горячие и невинные, скатились на руку Габриэля.

– Прошу тебя… – взмолился он.

Девушка подавила рыдания.

– Смотри! – сказал он, протягивая руку.

Нина увидела, как на ладони блеснуло кольцо.

– Это обручальное кольцо моей матери. Единственное, что мне осталось на память от нее. Я хочу подарить его тебе. – Он взял ее руку и надел кольцо ей на палец.

Это произошло так быстро, что Нина не успела проронить ни слова.

– Но я не могу… – сказала она наконец в сильном волнении.

Габриэль не дал ей договорить. Ее слегка раскрытые губы были как раз напротив квадратного просвета решетки. Он приблизил к ним свои, надеясь хотя бы слегка их коснуться, и удивился, когда обнаружил, что чудеса могут случаться даже в самых отвратительных и мерзких местах. И когда они подарили друг другу первый поцелуй в смрадном трюме плавающей тюрьмы, Габриэль поверил: несмотря ни на что, жизнь стоила того, чтобы ее прожить.

Он коснулся кулаком своей груди и убежал, боясь, что она заметит слезы в его глазах.

Нина отложила письмо и почувствовала, что ей не хватает воздуха. Она поднялась с пола с болью в груди, будто у нее вырвали сердце.