Никто никогда не говорил ей с такой искренностью и простотой о своих чувствах. Никто за все ее пятнадцать лет. И все же прекрасные слова ее Ангела невыразимо мучили ее. Она прекрасно знала, что означает ее приговор к исправительным работам, и страдала от этого. Она поверила, что судьба подарила ей любовь всей ее жизни именно тогда, когда жизнь эта не предполагала для нее никакого будущего.

– Нина, – позвала мать, закашлявшись.

Она быстро спрятала письмо в карман и поспешила к матери. Татьяна лежала на земле среди других женщин.

– Я здесь, мама, – сказала она, погладив ее лоб, покрытый капельками пота.

– Слава богу, я чувствую себя немного лучше, – прошептала женщина.

Нина улыбнулась ей и поправила узелок из тряпок вместо подушки у нее под головой.

– Слава богу, – прошептала она в ответ, глядя в голубые глаза матери.

– Я вижу, ты уже встаешь, товарищ, – обратился Лев к Татьяне с сарказмом в голосе, пока наливал воды в протянутую ею миску.

Женщина, опираясь на дочь, терпеливо отстояла свою очередь.

– Благодаря Господу, – ответила она.

– Какому Господу, дура? Благодаря аспирину, – вмешался голос у нее за спиной, в котором сквозило явное пренебрежение к ее вере. Это была женщина с бритой головой. Отвратительный шрам пересекал ей глаз. – Когда у тебя такая дочь, то без труда найдешь то, что тебе нужно.

Пробираясь ближе к воде, она так сильно оттолкнула обеих, что те буквально упали в объятия охранника.

– Где ты нашла аспирин? – Лев тряхнул Нину за плечи, уронив половник в ведро и забрызгав все вокруг.

Девушка испуганно вздрогнула.

– Где? – повторил тюремщик.

– Между ног, вот где нашла, – вмешалась одноглазая, и вся очередь злорадно засмеялась. – Ты что, не видишь, у нее даже кольцо появилось! – И бритоголовая, схватив Нину за руку, подняла ее вверх.

– Не надо, прошу вас, – взмолилась Татьяна так тихо, что ее едва можно было услышать, – это подарок милосердной души.

– Заткнись, потаскуха, старые времена кончились, – ответила ей косая. – Все молишься, а сама такое же дерьмо, как и мы. – И она плеснула в нее из миски, подергивая изуродованным глазом.

– Хватит! – крикнул в бешенстве Лев, пиная ногами все, что попадалось у него на пути, и опрокинув ведро с водой.

До него дошло, что его подло обманули. Он из кожи вон лез, чтобы найти чертов аспирин, хотел раз в жизни совершить благородный поступок. Он думал подарить его Нине, чтобы она поняла, что у него, несмотря ни на что, тоже есть сердце и он тоже умеет заботиться. А этот армянский мальчишка – кто ж другой, если не он? – провел его, выпендрился за его счет.

– Пошли вон, за решетку все! – зарычал он на женщин.

Бедняги бросились назад, ворча и ругаясь про себя.

Габриэля трясло. Он проклинал себя за то, что подставил свою возлюбленную. Он повел себя как мальчишка, неосторожно и легкомысленно. И теперь, когда она стояла одна, беззащитная перед этим головорезом, сердце его разрывалось на части.

«Это сделал я», – хотел он крикнуть, но Герасим, поняв его намерения, закрыл ему рот рукой.

– Стой смирно, хватит глупостей, – сказал он тихо.

Татьяна, бледная как полотно, пошатнулась. Нина, увидев, что мать сейчас упадет в обморок, метнулась было к ней, но Лев не отпустил ее и силой потащил за собой в дальний угол.

– Если не хочешь, чтобы твой распрекрасный армяшка сдох, истекая кровью, подойдешь сегодня ночью к решетке, – прошептал он ей на ухо. Потом отпустил и оттолкнул подальше, к матери, которая уже сползла на колени. – Сгиньте! – приказал он, и его китель чуть не лопнул на груди.

Нина помогла матери подняться, и они вместе медленно направились к решетке, за которой переминалось множество возбужденных теней.

– Сынок, давай подумаем вместе, что тебя тревожит.

Микаэль вместе со своими друзьями, как всегда, пришел в церковь Босоногих, чтобы исповедаться. Он хотел быть сегодня первым, надеясь, что через это таинство ему удастся освободиться от мучительных видений, которые не оставляли его уже несколько дней. Особенно по ночам, когда в голове роились отвратительные, тошнотворные образы. Ему пришлось даже несколько раз вставать ночью, чтобы, высунувшись из окна, вдохнуть свежего воздуха, унять бешено колотившееся сердце и избавиться от ощущения, что он вот-вот умрет.

Микаэль в волнении опустился на подколенник в исповедальне. За мелкой решеткой просматривался профиль дона Антонио, который молча ждал. Юноша смущенно откашлялся, но так и не смог произнести ни слова.

– Итак, сын мой? – Пальцы священника нетерпеливо постукивали по деревянной стенке. – Тебя посещали нечистые мысли?

– Да, отче, – ответил Микаэль.

– Поведай мне.

Сквозь маленькие дырочки решетки молодой человек едва различал лицо священника.

– Я хотел…

– Я помогу тебе. Ты трогал себя, думая о теле женщины?

– Да.

– Ты желал овладеть им?

Микаэль сглотнул, в горле жгло, будто желудок его был полон огня.

– Ma ti se sbregà? Parla, muso da mona![49] – воскликнул дон Антонио с заметным негодованием.

Микаэль не поверил своим ушам.

Неужели с той стороны сидит тот самый добропорядочный священник, которому он не раз исповедовал свои грехи? Может быть, ему послышалось, и это все из-за его болезненного состояния. Да, конечно, так оно и есть. Неожиданно ему показалось, что за решеткой сидит дьявол собственной персоной, и он почувствовал в воздухе характерный запах серы. Его охватил панический страх, он вскочил и бросился наутек, будто сам сатана гнался за ним.

– Эй, ты что, уже закончил? – бросил ему вдогонку удивленный Ампо.

Микаэль мотнул головой, промычал что-то непонятное и кинулся вон из церкви.

– Ты куда? – крикнул ему Азнавур, пытаясь догнать.

Но его друг даже не обернулся и продолжал бежать, как обезумевшая лошадь.

* * *

Прибежав к зеленым воротам на калле[50] Дель Авогариа, где жила Франческа, Микаэль остановился и, склонившись, ухватился за колени, чтобы перевести дух. Из окон двухэтажного дома доносился домашний шум – плохо различимые слова, звон тарелок, бормотание радио. Микаэль уставился на последнее окно вверху, это была комната Франчески, потом поднял камешек и бросил его в приоткрытую створку. Почти сразу девушка появилась в окне.