В: Давай к делу.

О: Его сиятельство опять глянули на хронометр и, подойдя к Дику, взяли его за плечо — мол, час пробил.

В: Примерно когда сие было?

О: Часа за полтора до полудня, не позже. Затем его сиятельство подошли к Луизе, сидевшей в сторонке, и что-то ей сказали. Она понурилась, будто не желая исполнять их просьбу. Голоса-то я слышал, но слов не разбирал. Девица явно артачилась, и его сиятельство, будто устав от ее кобененья, за руку потащили ее к Дику. Луиза хотела прихватить накидку, но господин ее вырвал и швырнул к камню, а затем кивнул Дику, чтоб подобрал забытый венок, который и водрузил девице на голову. Потом, значит, Дик разворачивает ее лицом к пещере, встает рядышком — прям жених и невеста перед аналоем — и за ручку ведет ее ко входу, а его сиятельство шагают следом. Средь бела дня этакая вот невиданная процессия. Но дальше еще чуднее, сэр. Вдруг девица оборачивается и падает на колени перед его сиятельством, будто моля об пощаде. Кажись, рыдает, но точно не скажу. Господин же знать ничего не желает: вмиг достает шпагу и направляет острие в грудь бедолаги — мол, прощайся с жизнью, коль ослушаешься.

В: Трепло поганое! На ходу сочиняешь?

О: Иссуши меня, Господи, до макова зернышка! Да разве я б осмелился, сэр?

В: Прямо-таки наставил шпагу?

О: Вот ей-же-ей!

В: Что-нибудь сказал?

О: Так не слыхать же, сэр. Дик поднял девицу, и они вновь зашагали к пещере, его сиятельство по пятам. Шпагу опустили, но потом опять вскинули, пресекая всяческое ослушанье. На пороге пещеры еще одна странность: господин сдергивает и прижимает к груди шляпу, словно удостоен приема у важной особы, пред кем обязан обнажить голову. Вы уж простите, сэр, но я исполняю ваш приказ все рассказывать без утайки.

В: Хочешь сказать, его сиятельство выказали пиетет?

О: Лопни мои глаза, сэр!

В: Ну и?

О: Они вошли внутрь, сэр. Почти сразу, не сочтешь и до двадцати, из пещеры донесся вскрик. Приглушенный, но я расслышал.

В: Кричала девка?

О: Да, сэр. Всего меня так и прохватило — решил, случилось душегубство. Но теперь-то знаю, что нет.

В: Велика ль та пещера?

О: С одного боку низкая, с другого высокая. Свободно въедет груженая подвода, еще и место останется.

В: Нутро не просматривалось?

О: Лишь там, куда падал солнечный луч, а дале темень, яко в ночи.

В: Шевеленья, фигуры какой не приметил?

О: Нет, сэр, а уж смотрел-то, будьте уверены, во все глаза, пока ждал-пождал да жданки и наждал. Стояла такая тишина, словно допрежь ничего и не было. Но я-то знал, что было — накидка, вон она, подле камня.

В: Отчего не подошел ближе?

О: Не дерзнул, сэр, шибко испужался. Вы уж извиняйте, но в его сиятельстве я чуял порочность и тягу к колдовству. Не прошло и получаса, как заявилась пара здоровенных черных воронов с вороненком; уселись на выступе над пещерой и давай каркать — то ль от радости, то ль в издевку, не знаю. Говорят, они мудрее всех птиц и сопутствуют лишь смерти и несчастью. В наших краях ходит такое поверье, сэр.

В: Уволь от баек об твоей родине и долгом ожиданье. Его сиятельство вышли из пещеры?

О: Не знаю, сэр.

В: Быть того не может!

О: В конце дня вышел Дик, потом девица, но господин не появился. Последний раз мы видели его сиятельство на пороге пещеры.

В: Тогда рассказывай об тех двоих — когда они вышли?

О: К вечеру, сэр, за час до заката. Измучился я страсть — в бивуаке моем солнце печет, и ни глотка воды, ни крошки съестного; завтрак-то мой состоял из черствой горбушки, огрызок коей вместе ломтиком сыра упрятал я в седельную сумку, а с собою взять не скумекал. Господи ты боже мой, уж так истомилась моя бедная душенька, что правую руку отдал бы за былинку горькой полыни або сладкого дягиля.

В: Будет живописать свои мученья. Думай об спасенье башки. Значит, те двое вышли…

О: Сейчас, сэр, но сначала еще об одной странности, какую не вдруг приметил. Над пещерой курился дымок, как, знаете, при обжиге извести, но никакой трубы я не видел. Будто горело внутри, а дым проникал сквозь дырку або щель и тянулся к выступу, где сидели вороны.

В: Огня не заметил?

О: Нет, сэр, лишь дымок — то исчезнет, то вновь потянется. Хоть лежал я далеко, но временами чуял противный запах.

В: Паленого дерева?

О: С примесью какой-то дряни, сэр. Эдакой вонью шибает у кожемяк. Но сие еще не все, сэр. То и дело из пещеры доносился звук, похожий на пчелиное гуденье, — то стихнет, то опять тихонько взовьется. Однако вокруг я не приметил ни единой пчелы, лишь пару-тройку майских хрущов, кому и поживиться-то было нечем.

В: Говоришь, звук шел из пещеры?

О: Да. Не громче жужжанья, но я расслышал.

В: Что подумал?

О: Тогда ничего, сэр. Меня точно околдовали. Шевельнуться не мог.

В: Что значит — тогда?

О: Я по порядку, сэр. С Луизой-то я еще не поговорил.

В: Ладно. Поклянись, что ни разу не покинул своего схрона.

О: Дважды отлучался, сэр, но не дольше пяти минут — глянуть, нет ли чего попить, да ноги размять, а то ить на жесткой-то земле весь затек. Слово даю, по возвращении никаких перемен не отмечал.

В: Ты сказал, что прошедшей ночью дурно спал. Там тебя не сморило?

О: Нет, сэр. Чай, не на перине лежал-то.

В: Мне нужна правда, Джонс. Никто не поставит тебе в вину, что ты уступил естеству и вздремнул. Я пойму.

О: Ну, может, разок-другой провалился, как бывает в седле. Но не так, чтоб задать храпака, Богом клянусь.

В: Понимаешь, к чему я клоню? Может, в сию минуту кто-то и вышел из пещеры?

О: Невозможно, сэр.

В: Отчего же? Ты дважды отлучался, да еще задремывал.

О: Так на секунду ж. И вы пока не знаете, чего поведала Луиза.

В: Ну расскажи.

О: Ну вот, значит, дело к вечеру, по траве крадутся длинные тени, а в голове моей уж густой мрак, и сердце вещует об страшном несчастье, ибо по сию пору из пещеры никто не вышел. Я смекаю, что надо сматываться — озолоти, потемок дожидать не стану. Поначалу хотел скакать к месту последнего ночлега и все рассказать властям. Но затем подумал о бесчестье, какое после шумихи падет на знатного родителя его сиятельства, и решил, что надо бы снестись с ним частным порядком, а уж он пусть поступает, как ему вздумается.