В: Не было ль нарочных, спешивших с неотложной вестью?

О: Нет, сэр. Компания его сиятельства остановилась на развилке неподалеку от виселицы.

В: Я знаю. Ты слышал их разговор?

О: Ни словечка, сэр, до них было шагов четыреста.

В: Продолжай.

О: Ну вот, значит, сочувственно глянул я вслед мистеру Лейси, в одиночку поехавшему в этакую глухомань. Вскоре он скрылся из виду, поскольку его дорога шла под уклон, а троица поднималась на взгорок. Когда она достигла гребня, я выбрался из кустов и пустился следом. Перед верхушкой холма спешился, чтоб глянуть — двигать дальше або переждать. Мили через две въехали мы в густой лес, где тропа стала извилистой, точно шило корабельного плотника, и я шибко опасался выскочить прямо на троицу. Так оно и вышло, сэр. Только я обогнул здоровенный валун, глядь — вот они, в сотне с небольшим шагов от меня. На мое счастье, никто не обернулся, а шум стремнины, где они остановились, заглушил цокот моего коня. Мигом соскочил я наземь, в сторонке привязал лошадь и вновь осторожненько выглянул. Ахти! Их и след простыл! Но тут меж деревьев мелькнула накидка Луизы, сидевшей за Диком, — казалось, троица напрямки взбирается на холм.

В: Как названье того места?

О: Не ведаю, сэр. Поблизости жилья не видал. Вот вам примета: дорогу пересекает ручей, а далее, по левую руку, шумливый водопад.

В: Рассказывай.

О: Оглядевшись, я подошел к месту, где стояли мои попутчики, и разглядел, что в каменистом дне неширокой, шагов, може, в шесть, стремнины есть брод. За ним дорога поднималась уже не столь круто и шла через лесистую, как мы говорим, влумину. Поначалу-то я никакой тропы не заметил, но потом в зарослях углядел прогал, впускавший в ложбину.

В: Что, тропа утоптанная?

О: Голову на отсеченье, там уж давненько никто не хаживал. Позже-то я смекнул, что здесь пастухи проводят отары на летние пастбища — приметил обглоданные ветки, засохший овечий горох и прочее.

В: Что подумал?

О: Что попутчики мои направляются к убежищу юной леди або в условленное место встречи. Об тамошних поместьях да именьях я ничего не ведал и, на горе себе, не повернул назад. Да ладно, решил, семь бед — один ответ.

В: Куда вела тропа?

О: К неширокой обрывистой опушке, сэр, где там и сям меж деревьев виднелись большие камни и валуны. Опушка изгибалась полумесяцем, рожки коего смотрели на верхушку холма. Вопреки солнышку тут веяло тоской и не слышалось даже птичьего пенья, хоть наступила самая пора для брачных трелей. Казалось, все птицы покинули сие место, что лишь добавило мне страху, коего и так уж было через край.

В: Скоро ль ты их нагнал?

О: Плелся около часу, сэр. Отъехали-то мы недалече, мили на две, не больше, но приходилось осторожничать, то и дело замирать и прислушиваться. Дереза застит обзор, ни черта не видно, однако дичи моей, думал я, поди, тоже паршиво — держат ушки на макушке, но за шумом падуна меня не услыхать.

В: Рассказывай, как их увидел.

О: Значит, так, сэр. Влумина стала капельку уже и прямее, и я отыскал местечко, откуда она вся просматривалась. Привязал лошадь и взобрался повыше, чтоб лучше видать. Поначалу я ничего не разглядел, однако ближе подойти не мог — место открытое, заметят. Как говорится, от худа до худа один шаток. Клял себя последними словами, сэр, — мол, дубина, решил, что выследить их как два пальца об… сморкать. Потом вижу: этак с полмили впереди по косогору карабкается человек, в ком я узнал Дика. Видимо, его сиятельство и девица остались у ручья сторожить лошадей. Выбравшись на край, Дик вгляделся в даль, где влумина раздваивалась, точно змеиный язык, но чего он высматривал, я не видел.

В: Как он держался — опасливо?

О: Не сказал бы, сэр. Постоял, постоял — и скрылся.

В: Что потом?

О: Я прикинул, что они уже добрались на место, а значит, и мне надо спешиваться, ибо верхового вмиг застукают. Коня привязал в хилой рощице и по следам троицы пошел вдоль ручья. Иду, и вдруг — шагах в ста что-то белеет, словно холстина, разложенная на просушку. Останавливаюсь, затем подкрадываюсь ближе и вижу разодетую Луизу.

В: Что значит — разодетую?

О: А то и значит, сэр: прям Майская королева — вся в белом, батист, ленты и все такое. Сияла, точно пятипенсовик.

В: За дурака меня держишь?

О: Ей-богу, ваша милость! С места не сойти!

В: Что, она и ехала в таком наряде?

О: Нет, сэр, я точно знаю. В кустиках у виселицы она, прошу пардону, присела по нужде, и я углядел, что на ней всегдашнее желто-зеленое платье со стеганой нориджской юбкой.

В: Хочешь сказать, она переоделась, пока ты крался?

О: Выходит, так, сэр, и даже накидку сняла — день-то теплый, безветренный. Я говорю правду, сэр. Ежели б врал, уж сочинил бы что-нибудь приятное вашей милости.

В: А что его сиятельство?

О: Отошел к лошадям, привязанным на взгорке, и выглядывал Дика.

В: А девка?

О: Подстелив накидку, уселась на камень возле ручья и сплетала венок из веток боярышника. Колючки обрезала ножом с медной рукоятью, какой я видал у Дика. То и дело уколется и пососет палец. Разок глянула на его сиятельство, будто хотела пожалиться на свою работу.

В: Подневольную, что ль?

О: Не знаю, но, похоже, так.

В: Платье-то богатое иль простенькое? Для леди иль крестьянки?

О: Скорей второе, сэр. Хотя по плечам и подолу пущена розовая лента, да еще белые чулки. Венок-то меня не удивил — всю дорогу на привалах она собирала букетики. Разок я ее поддразнил — мол, ей бы не в горничные, а в уличные цветочницы.

В: Что она ответила?

О: Дескать, есть и хуже способы заработать грошик.

В: Они не разговаривали?

О: Нет, сэр. Она плела свой майский венок и на фоне пробивавшейся зелени казалась воплощеньем невинности, что твое ведерко с молоком. Ей-богу, и слепой бы проникся — смерть до чего хороша! Вы уж простите, сэр, но я впервые увидал ее столь чистой и красивой.

В: Угу, чиста как деготь. Что потом?

О: Ну, стало быть, жду. Вскорости слышу — посыпались камушки, и по боковине вниз съехал Дик. Он подал его сиятельству нехороший знак — из пальцев сложил чертовы рога.

В: Изобрази.

О: Этак вот, сэр.

В: Пометьте: мизинец и указательный выставлены, два других пальца прижаты большим. Прежде видал сей знак?