– Вы тоже хотите денег? – холодно спросила она, подчеркнув слово «тоже» с явным намеком на мисс Эйвери.

– Вовсе нет, не все так корыстны, как вы склонны считать, – невозмутимо ответила Эмили, хотя ей и нелегко было сдерживаться. – Вы оставите в покое мисс Снаттери и не будете строить козни против мисс Эйвери, служившей вам верно и все же преданной вами. К счастью, скоро вы покинете пансион, и надеюсь, до тех пор никто больше не пострадает от вашего коварства!

Мисс Найт тряхнула тщательно завитыми локонами, едва прикрытыми крошечным чепчиком, чей вид был весьма далек от принятого в пансионе.

– Вы только притворяетесь благородной, мисс Барнс, – все же мисс Найт было всего семнадцать лет, и она не могла сдержать слез досады. – А на самом деле вы ничуть не лучше вашей подруги!

– С некоторыми людьми приходится забыть о благородстве, – усмехнулась Эмили, в душе чувствуя себя премерзко. – Итак, мы с вами договорились?

Филлис молча кивнула головой и с видом оскорбленного достоинства покинула гимнастический зал. Оставалось только запретить Кэтрин Снаттери рассказывать подружкам о том, что случилось между нею и мисс Найт. Но здесь Эмили была спокойна – Кэтрин и самой не захочется болтать о своем унижении.

Эмили не была уверена, что ее метод воздействия на Филлис окажется действенным, но в последующие недели она ни разу не замечала мисс Найт рядом с Хелен или Кэтрин Снаттери.

Сама же Эмили предпочитала не обращаться к Филлис даже во время уроков, и, кажется, мисс Найт это вполне устраивало.

Ветреная, дождливая зима мало-помалу отступала. Пусть толстые стены школы и прогревались медленно, в классах по утрам пахло сыростью и штукатуркой, вид кладбища за окнами переставал действовать на Эмили угнетающе. Она часто выходила на прогулку вместе с девочками и участвовала в их незатейливых играх или, примостившись тут же на каком-нибудь надгробии, зарисовывала эпизоды из повседневной жизни пансиона.

Февраль принес с собой только одну новость – молодой мистер Найт помолвлен. По описаниям миссис Уэмблтон, Эмили догадалась, что избранницей его стала та самая девушка, что сидела рядом с ним во время ужина в день достопамятного рождественского бала. Девушка происходила из родовитой и состоятельной семьи, и помолвка никого не удивила.

Хелен по-прежнему оставалась в школе, и Эмили, которой пришлось вернуться в свою прежнюю комнату после того, как миссис Вильерс приехала из гостей, старалась поддерживать с бывшей подругой хотя бы видимость добрососедских отношений. Девушки приветствовали друг друга по утрам и изредка переговаривались. Кажется, это устраивало обеих, хотя Эмили иногда задавалась вопросом – неужели Хелен совсем не скучает по наполненным веселыми и задушевными беседами месяцам их дружбы?

Считалось, что мисс Эйвери приискивает себе новое место, но миссис Вильерс утверждала обратное:

– Уверена, мисс Эйвери ни за что не уедет из Роттингдина. Наверняка она пригрозила миссис Аллингем, что не станет хранить чужие тайны, если ей придется оставить пансион. Директриса просто выжидает, пока мисс Паркер и другие девушки из ее класса окончат пансион, а после никто и не заикнется о том, что наша мисс Эйвери должна куда-то уезжать. Семья мисс Паркер и вполовину не так богата и влиятельна, как Найты, а жалобы миссис Паркер не побудят миссис Аллингем к каким-то мерам.

Скорей всего, миссис Вильерс была права. Морин Паркер вскоре это поняла и перестала громко высказывать свое возмущение, игнорировала Филлис Найт и мисс Эйвери и говорила с директрисой едва ли не дерзко.

Мисс Брент вела себя все так же враждебно по отношению к Эмили, хотя, казалось бы, после того, как обе они убедились, что судьба Энид Рикман волнует их в равной степени, холодность между ними должна была сойти на нет. Но мисс Брент, наверное, способна была любить только свою музыку и не нуждалась в друзьях.

Сама Эмили отнюдь не скучала в эти два месяца. Она три раза обедала у своей тетушки и два – у миссис Кронбери, причем во второй раз любезность миссис Кронбери зашла так далеко, что она взяла Эмили с собой в театр. Мистер Мэйленд уехал, как и собирался, но в своих письмах к сестре справлялся о делах мисс Барнс, а в феврале присутствовал на венчании своего приятеля, как и обещал.

Правда, увидеться с Эмили ему не пришлось. Февральский благотворительный бал Эмили пропустила из-за простуды, одолевшей под конец зимы и ее. Миссис Аллингем не позволила поехать на бал мисс Паркер и ее подругам, тем самым показав свое неодобрительное отношение к этим искательницам справедливости, но и мисс Эйвери также не получила дозволения повеселиться. Мисс Найт торжествовала, по словам миссис Вильерс, она все время была окружена поклонниками, а директриса тщательно делала вид, что не замечает неподобающего поведения своей ученицы.

– Мой брат сожалел, что вы не смогли быть там, мисс Барнс, – сказала миссис Кронбери, однажды воскресным днем заехавшая в пансион по приглашению попечителей выпить чаю в обществе избранных гостей. – Но он обещал снова приехать в апреле и в последнем письме выразил надежду увидеться с вами и узнать последние новости о вашей школе.

Эмили было приятно слышать, что Мэйленд помнит о ней в Лондоне. Из двух мужчин, проявивших к ней интерес в ее новой жизни, мистер Рикман уже, наверное, позабыл о ней. Эмили не обвиняла его, упаси боже, она понимала, как велики его страдания, но стоит ли пренебрегать верными друзьями в то время, когда едва ли не половина ближайшего окружения отвернулась от него?

Сьюзен Сэмпсон написала мисс Барнс четыре письма – больше, чем Эмили получила за два месяца от матери. Сьюзен скучала по своим подругам, но без сожаления отзывалась о школьных правилах, особенно когда упоминала ужасные, на ее взгляд, платья учениц. Энид не переписывалась с семьей, кроме двух или трех посланий с извинениями за причиненные по ее вине страдания, вестей от миссис Найджел Келбраттер не было.

Эмили находила молчание Энид неблагодарным или тревожным, в зависимости от того, в каком была настроении.

– Она не пишет, потому что не так сильно привязана к нам, чтобы интересоваться нашей жизнью, – говорила Эмили миссис Фирман, а на следующий день утверждала: – Энид несчастна, поэтому ей нечего нам написать. Гордость ни за что не позволит ей признать, что она совершила ошибку. Бедняжка…

– Боюсь, мы никогда не узнаем правды, моя дорогая, – с сочувствием отвечала миссис Фирман, и Эмили не понимала, кому адресовано это сочувствие – Энид Келбраттер или ей самой.

Эмили и вправду не чувствовала себя счастливой. Даже когда она была вынуждена уехать от своей семьи и поступить на место преподавательницы живописи, она не была так удручена. В то время молодая девушка не могла знать, что найдет в пансионе все, чего ей не хватало до сих пор, – новых друзей, милых девочек-учениц, возможность предаваться любимому занятию и совершенствовать свои знания чтением и беседами с учителем истории, мистером Хотчинсом. А редкое удовольствие – поездка на благотворительный бал или пикник – казалось тем полнее, что Эмили не нужно было все время находиться под прицелом недовольного взгляда матери или жены своего брата.