Глупо печалиться данности: я же не знаю, как будет лучше, акак хуже, я же не оракул. Любое событие, как его ни оценивай, открывает новыевозможности, их нужно видеть, и нужно жить.

Глупо сердиться на того, кто тебе дорог. Его поступок не могне иметь достаточных оснований. Я же не считаю друга своего сумасшедшим!Кстати, я и сам — одно из оснований его поступка. В случае принятого им вотношении меня решения — наиболее существенное.

Да и вообще, глупо печалиться! Печаль делает человека глухимк жизни. Печаль — это оценка, оценивать можно только случившееся, нослучившегося уже нет, оно прошло. Глупо печалиться, жизнь созидается.

Его отъезд, его письма открыли мне глаза: чтобы ощутитьДругого, нужно отказаться от своих беспочвенных притязаний. Глупо искать, еслиты ничего не терял. Но нельзя и отказываться, не изведав!

Когда умирает для меня другой, его образ во мне умирает,тогда и рождается Другой — необычный, неожиданный, а я ощущаю самого Себя, ятоже перерождаюсь. Победить в себе человеческое, чтобы быть человеком.

Теперь я внимательнее к самому Себе. Как ни странно, этозанятие оказалось весьма увлекательным. Если отсчитывать мир не с произвольновзятых точек, а из самого Себя, то ощущаешь себя настоящим датчиком.

Заратустра сказал как-то: «…радость, а другого критериянет!» Точно. Ведь дело в конце концов не в том, прав я или виноват (при желаниивсегда можно себя оправдать), дело в том, что я ощущаю.

Если я ощущаю радость, значит, все правильно, а если нет,или радость моя с «примесью», значит, я делаю глупость. Если ощущаешь и то идругое, то, по всей видимости, речь идет о глупости в квадрате.

Что ж, за свою глупость я плачу сполна! Всякий раз этанеминуемая расплата все резче отбивает у меня охоту продолжать в том же духе.Может быть, со временем я и вовсе разучусь делать глупости.

Еще я теперь часто себя спрашиваю: «А что бы сказалЗаратустра?» И воображаемый Зар, как правило, так отхаживает меня за глупость,что в сознании сразу все проясняется: дурак дураком!

Проблем не существует, есть лишь наша неадекватность. Мысердимся, сокрушаемся, боимся, чего-то ждем, требуем, утверждаем, а собственноговоря, чего ради? Совершенно на пустом месте!

Мы чахнем в топком болоте идеализма. Очень забавно, ведькругом сплошной идеализм! Все придумано, все! В головах прямо-таки целыефабрики по производству глупости! И моя — не исключение.

Мы постоянно что-то себе придумываем, мучаемся, стремимсячерт знает к чему, опираемся на пустоты, проваливаемся и сетуем, какмаразматические старухи. Только вот на кого?

О собственной роли в этом спектакле мы почему-то не думаем,будучи, однако, сценаристами, режиссерами, примадоннами и зрителями — в одномлице. Какой же смысл сетовать?

Кто просил придумывать, когда все уже есть? Так можно толькопотерять, а выдумка, как бы она ни была хороша, никогда не заменит нам жизни.Хочешь — делай, а не хочешь, так зачем сокрушаешься?

Любовь выдумали. «Нет любви, есть контакт», — говорилЗаратустра, а лучше, наверное, и не скажешь. Что такое любовь, если не мои«фантазии на тему»? Один думает, мучится, а другому и дела нет: вот и всялюбовь.

Контакт симметричен. Поверхность контакта — одна на двоих,одинакова для обоих. И домысливать нет нужды, а что есть — то есть, этого неотнимешь! Малый контакт лучше большого идеализма, даже очень большого.

Близость — это и есть контакт, только полный, без обиняков идвусмысленности. Полнота контакта дает мне ощущение собственной полноты,ощущение собственной целостности, ощущение меня Самого.

Собою Самим становишься только благодаря Другому. Насколькоже мы нужны друг другу! И как же отчаянно не понимаем мы этого, одевая Другогов прокрустово ложе своих притязаний! Ждет нас судьба Прокруста, ждет!

А контакт достоверен. Нет тут ничего иллюзорного,двусмысленного, вымышленного, здесь ложь невозможна. Достоверность — вот первыйи главный обличитель идеализма!

Только контакт достоверен, только он — непосредственноепроявление жизни, он и есть сама жизнь. Разве можно подвергнуть его оценке?Разве можно его понять, разъяснить? Вот где осознаешь, что оценка — лишьвымысел!

Когда я додумываю отношения, другой перестает быть Другим,он пропадает. Я тешусь своим вымыслом, словно соской-пустышкой, я оказываюсь вабсолютном одиночестве, которому нет ни оправдания, ни исхода.

Конечно, выдумать можно все что угодно. Можно выдуматькрасочно, ярко, затейливо. Но такое древо плода не принесет. Вне контактаничего нет, пустоцвет — и есть пустоцвет.

А любовь виртуальна. И безумие, и скромность в любви смешны,обманчивы и нелепы. Во всех этих изысках не много здравого смысла. Привнести вжизнь можно все что угодно, только вот будет ли она от этого лучше?

Страх — это избегание. Страх самой сутью своей препятствуетконтакту, и даже малейший страх делает близость абсолютно невозможной. Нокаждый из нас — порождение культуры страха, контакт для нас в лучшем случаесумма, но это не контакт.

Все мы странники, мы странники своих параллельных миров,пересекающихся, но не соприкасающихся никогда. Каждый в себе. Полноеодиночество, отграниченное страхом и определяемое идеализмом, нам обеспечено.Мы высохли, источник высох.

Удивительно, что даже там, где наши миры пересекаются, невозникает контакта, точки пересечения наших миров — это не точки контакта, аточки бесконечных защит и бегства! Жизнь пущена по ветру идеализма впространстве страха. Мы безумны, мы мертвы.

Где же теперь мой дорогой Странник, мой Заратустра? «Нетмежду нами границы, а лишь одно расстояние». Нет, мне не одиноко без него, мнедаже неплохо без него, мне пусто во мне дырка.

Иногда во мне, то подобно внезапному выстрелу, тогигантскому взрыву, просыпается ужас, я думаю, что он не вернется никогда.Потом я беру себя за шиворот и, встряхнув как следует, говорю:

«Ты же не знаешь, как будет, черт тебя дери! Не знаешь, и нетвоего ума дело! Зачем кликушествуешь? Кругом люди, они дороги тебе или нет?Живи и научись, наконец, смеяться, не испытывая страха!»

Бояться нужно не того, что он не вернется (бог его знает,как будет), а того, что я могу бездною своих переживаний по этому поводувыстроить меж нами стену, границу, будь она неладна. Не думать, не ждать, нетребовать, не надеяться надлежит человеку, но жить! Он так говорил.

Заратустра не придет к мертвому, он от него ушел! И если яхочу увидеть Другого, я сам должен стать Другим, самим Собой, мне самомуследует вытянуть себя за волосы из болота моего идеализма, из топей моих«депрессивных эпизодов», из ущелий страха. Для муравья и чашка с молоком —бездна!

Причем приводить себя в порядок нужно не для того, «чтобы онвернулся» (себя-то не обманешь!), а чтобы чувствовать себя человеком, чтобы бытьэгоистом. Я должен понять, что все это мне нужно! И хватит лить слезы — смешно!