Почему мы так ностальгически до сих пор любим Штирлица? Почему с такой невероятной нежностью относимся к нему? По всей вероятности, потому, что он символизирует сразу три величия. Первое величие – это, конечно, величие советского кинематографа. Чтобы создать такого героя, это нужна гениальная свита, которая играет короля, и гениальные артисты, и потрясающий оператор Петр Катаев, и блистательный композитор Микаэл Таривердиев, и даже Иосиф Кобзон внес свою лепту. Второе величие, которое нельзя не признать, – это невероятная плодовитость Юлиана Семенова, который написал больше тридцати романов, из них четырнадцать о Штирлице (пятнадцатый – «Сомнение» – остался ненаписанным). Ну и третье величие, которое кажется мне особенно важным, – это величие советского зрителя, который сумел на базе сериала создать свой гениальный эпос, создать свое продолжение бендеровско-штирлицевско-ленинской коллизии на выдающемся языковом уровне, абсолютно точно стилистически расставив все акценты.

Ну и, наконец, о самом создателе Штирлица.

Юлиан Семенов, совершенно затененный своим героем, отошедший в тень, как бы под сень советской власти, тоже фигура чрезвычайно привлекательная. Штирлиц выдуман им довольно давно, в 1963 году, биография его формировалась чрезвычайно долго и самому автору не была окончательно ясна. Штирлиц не казался Семенову главным его созданием. Главной для него была попытка писать городскую прозу. Он всю жизнь завидовал Юрию Трифонову, он хотел быть как Трифонов, но избыток темперамента, таланта – именно таланта, а не гения, – избыток фосфорической такой летучести увлекал его всегда в другую сторону. Он был обаятельный человек. Он, безусловно, работал с КГБ, он, безусловно, с ними сотрудничал, потому что пользовался их материалами, иногда работал впрямую по их заданиям, и знаменитый «ТАСС уполномочен заявить» был написан по прямому заказу. Когда его называли полковником, он всегда шутя отвечал: «Берите выше, я генерал», – что было неправдой, конечно. Он не работал на КГБ штатно, он просто верил, как многие, что эта спецслужба – единственная, где есть талантливые и честные люди. В нем тоже была вечная амбивалентность, вечная раздвоенность: он хотел быть своим для интеллигенции и при этом государственником. Он старался помогать талантливым авторам, он сам был немного поэтом и начинал со стихов. Он был женат на приемной дочери Сергея Михалкова, и Михалков прислушивался к его мнениям и оценкам. Он обладал безупречным вкусом, он хотел заниматься кино и много сделал для того, чтобы Левон Кочарян получил свою картину «Один шанс из тысячи» и чтобы Тарковскому дали снять «Солярис». Он был человеком титанически работоспособным и одаренным, но реализовывать эту свою одаренность ему выпало в очень плохие, в очень тесные времена. Поэтому он разделил судьбу большинства своих сверстников. Ведь в начале перестройки, или до перестройки, или в конце 1970-х они стали умирать один за другим: Шукшин, Трифонов, Высоцкий, Стругацкий, Тарковский. Тарковский говорил о себе: «Я – рыба глубоководная», – а когда глубоководная рыба вытаскивается на поверхность – она лопается. Вот так же и их разорвало.

Семенов взял на себя сразу невероятно много. Он сделал журнал «Детектив и политика», международную ассоциацию писателей-детективщиков, газету «Совершенно секретно» – целый холдинг, книжную серию «Версии», для которой он продолжал писать более пятидесяти повестей. И сколько замыслов было, которые его разрывали буквально! И в результате с ним случилась серия инсультов, после которых он уже в себя не приходил. Хотя успел прочитать в 1991 году роман Павла Асса и Нестора Бегемотова «Штирлиц, или Как размножаются ежики». Это была одна из немногих его последних радостей, он очень смеялся.

Виктор Пелевин – писатель, который доставляет нам, как сказали бы китайцы в английском переводе, «triplе dеlight», – так называется блюдо из трех составляющих: морепродуктов, мяса и курицы.

Удовольствие от Пелевина тоже состоит из трех компонентов. Первый – он культовый писатель и, естественно, привлекает сердца. Второе удовольствие заключается в том, что тексты его неуклонно ухудшаются и тем дарят нам ощущение полного самоупоения: мы тоже неуклонно ухудшаемся, конечно, но оказывается, что кто-то делает это параллельно. Ну и третье удовольствие, которое всегда сопутствует чтению беллетристики, в отличие от чтения серьезной литературы: беллетристика, во всяком случае в последнее время, довольно предсказуема.

Собственно, почему беллетристика так популярна? То ли это умиротворяющая ласка банальности, как называл беллетристику Георгий Иванов, то ли некоторая радость от того, что мы в очередной раз оказались не глупее автора, – но мы любим почитать текст, который по своим художественным достоинствам невысок. И именно потому это чтение так приятно, что тексты высоких художественных достоинств вызывают у нас ту же смутную, болезненную, неразрешимую грусть, которую, по словам Чехова, всегда вызывают красавицы.

При этом судьба и участь Виктора Пелевина до сих пор остаются неожиданными и в некотором смысле даже шокирующими. Потому что Виктор Пелевин был главной литературной надеждой России в начале 1990-х и самой осуществившейся надеждой во второй их половине. Ему удалось почти невозможное: он совершил истинный tour dе forcе – он вернулся после пятилетнего молчания, сумев не разочаровать читателя. А такое удавалось в истории литературы единицам. Вот мы сейчас с трепетом ожидаем, что с 2015 по 2020 год выйдут пять книг Сэлинджера, который промолчал почти шестьдесят лет, и почти все мы убеждены, что это будет нечто катастрофическое. Во всяком случае, когда в 1972 году Сэлинджер попытался опубликовать роман, постоянный издатель ответил ему двумя словами: «Stay thе lедепd» – «Останься легендой». Пелевин смог остаться легендой. Он смог вернуться с великолепным романом «Числа» (2003), продолжить этот замечательный ряд ничуть не уступающим ему текстом «Священная книга оборотня» (2004). И только после этого, когда он окончательно впрягся в ежегодный выпуск произведений, мы поняли, что литература перестала быть ему сколько-нибудь интересна.

Разумеется, когда я говорю о пути вниз, я не говорю об ухудшении качества его книг: даже плохой Пелевин интереснее большинства хороших современных авторов. И более того, сам этот плохизм судьбоносен. Если бы Пелевин опубликовал когда-нибудь свои торговые чеки или записные книжки с назначенными свиданиями, все равно это было бы гораздо интереснее, чем самая серьезная книга любого почвенника. Дело в том, что значителен сам масштаб личности, и потому безумно интересно все, что с этой личностью происходит.

Пелевин принадлежит к великому несостоявшемуся поколению, поколению, рожденному в 1962–1963 годах. Достаточно напомнить, кто у нас к этому поколению принадлежал, и мы поймем трагедию людей, которые были воспитаны для великого замаха, а разрешились, в общем-то, незначительным ударом.