Так всё и случилось, состоялось, сбылось со взрослыми, наконец-то переставшими быть детьми, и с детьми, так внезапно ставшими взрослыми.

И ведь всё только потому, что весенний солнечный луч упал на щёчку Людочки Зильберштейн.

Глава 7

Рябенькая курочка

1

– Давай! Давай! Ну! Громче! Громче!

Витька Захарченко бил ладонями по гулкому бункеру, Женька Колесниченко лупил гаечным ключом по мотовилу, всё лязгало и бренчало, одноклассники внизу орали во всё горло – Come on little baby we gotta do a lotta twistin', – оторва Винс Тейлор хулиганничал вовсю из динамиков ремонтного двора колхоза «Красный ударник», а Зосечка Добровская, то складываясь чуть ли не вдвое, то разжимаясь пружиной, твистовала прямо на горячей крыше комбайна.

Десятый класс… Лучший класс Топоровской школы № 1 сходил с ума. Зоська Добровская – великая и ужасная председатель учкома, заведующая школьной кролефермой, акробатка и лауреатка всевозможных республиканских смотров самодеятельности, олимпиад по литературе, химии и конкурсов за лучшую комсомольскую песню – вытворяла такое, что дух перехватывало.

Ах! Какую юбочку сшила себе Зосечка! Как по ночам она переводила выкройку из маминого «Домоводства» да какими рысьими глазами высматривала-припоминала крой платья той прекрасной польки из «Встречи», как стучало её сердце в кинотеатре, куда пригласил (наконец-то пригласил!) Игорёк Кучинский. И со всей решительностью своего характера взяла (ну и что, что без спросу?!) мамино американское (уже старое! давно не ношеное!) пальто да и сшила себе узкую, как змеиная кожа, юбку, да ещё и разрез сделала такой хитрый. И ещё Валька Нестеренко в обмен на выкройку (а у Вальки Нестеренко мама портниха была) предложила, как лучше обузить юбку, чтобы ноги поставить коленка впереди коленки, – так получилось ух ты как здорово!

Ребята… Как же Зосечка твистовала!

– Раз! Два-два! Раз! Два-два! Раз! Два-два!

Да и сколько той крыши было у старенького, хоть и старательно выкрашенного комбайна? Гулкая жестянка то пузырём поднимала лёгкую Зоську, то с бумканием продавливалась, и Зоська босыми ножками, касаясь самыми пальцами, обозначала – ритм, ритм, ритм! И указательными пальцами – ритм-ритм-ритм! И фланелевая ковбойка на загорелом животе завязана узлом, как у той польки, – всё так! А внизу – внизу, чуть впереди толпы орущих, прыгавших, вертевшихся в узлы одноклассников и криво усмехавшихся, толстыми пятками вросших в пыль колхозного двора одноклассниц, – там, где-то в тысяче километров внизу, стоял онемевший Игорёк. И Зоська поднимала руки к раскалённому небу, опускалась в извиве вниз, развинчивалась пружиной – раз! два-два! раз! два-два! – да кто бы удержал её, кто бы смог что-то предпринять на верхотуре (это ведь ещё залезть надо!) – и ведь всей кожей, всем телом, от горящих пяточек до рыжей лохматой макушки – чувствовала она его карие глаза. «Игорь-Игорь-Игорёчек!» – пело её сердце – ритм! Ритм! Ритм! Раз! Два-два! Раз! Два-два! Come on little babe, ease your left leg – а Игорёк, онемевший от изумления Игорёк – разве ожидал он увидеть её такой? Такой – какой её знали Колька Зинченко и его старшие братья – Стас и Витя? «Смотри! Смотри, Игорёчек! Ну же! Смотри! Смотри, какая я! Вот она я какая! Вот я! Здесь, наверху, где ласточки, где только небо, где жара и пыль! Вот! Вот-вот! Вот! Вот-вот!»

…Разве знал кто, разве ожидал кто, что Стас, оканчивавший Ленинградский геологический, привезёт в Топоров секретную пачку «рёбер» и дорогущий верный «Айдас» (почти всё, что заработал в экспедиции, вбухал!), разве кто мог догадаться, что уедет мама Тася на семинар в Киев, и Васьки Добровского не будет двое суток – срочное дежурство в военкомате, и Колька Зинченко, постоянный партнер Зоськи Добровской на республиканских танцевальных конкурсах, вспомнит, что у Зоськи дома стояла «Даугава». Кто мог представить, что Зоська Добровская, гонявшая на учкоме двоечников так, что родители с благодарностью ей в пояс кланялись, что строгая Зоська будет с горящими глазами следить, как рыжебородый по геологической моде Стас как-то хитро подключает к радиоле удивительный магнитофон, колдует с бобинами, как два дня с утра до вечера она будет мучить Стаса требованиями повторить – да-да, повторить – все эти странные, такие простые для танцора-профессионала и такие неуловимые извивы нового танца?

Господи, да какое же это было странное, упоительное, обворожительное в своей простоте и негодяйское в своей чистоте и наивности зрелище: три брата – рыжебородый быстрый Стас, старавшийся, закусивший губу Колька и потерявший всю неуклюжесть, толстенький Витька – и рядом с ними – вместе с ними, с каждым и ни с кем! – Зоська. И твист! Твист-твист! Твист-твист! И «Даугава» – тихо-тихо, чтобы не услышала за стенкой бабка Ульяна – твист! Твист-твист! И ребята убегали на ночь, а потом, после уроков, снова собирались у Зоськи – и снова «рёбра» ложились на коричневый резиновый диск, радиола выкашливала первые всхлипы саксофона, начинала бумкать динамиками сумасшедший, простой, затягивавший ритм, иголка бежала, скользила и поднималась по чуть волнистой плёнке с чьими-то переломами, с чьими-то болячками, и процарапанная дорожка выдавала – раз! Два-два! Раз! Два-два! А рядом на табуретке мигал кошачьими глазами «Айдас» и крутил катушку плёнки цвета какао с молоком.

И надо было успеть, обязательно надо было успеть всё – и научиться новому «ленинградскому» стилю, и, словно клещами, вытащить из Стаса рассказы о его таёжной практике – да-да, он был там, где ходил Дерсу Узала! Сам Дерсу Узала! Ведь это была одна из любимейших книжек Зоськи – удивительная, со множеством картинок, и каждая картинка была переложена тонкой папиросной бумагой; эту книгу ей подарил дедушка Терентий ещё в первом классе. И сколько лет прошло – а картинки с прицеливавшимся старым охотником вставали у Зоськи перед глазами, когда слушала она рассказы Стаса о сказочно-разноцветной тайге, тайменях, рвущих самую крепкую жилку, о толстолобых ворчунах-медведях, обжиравшихся рыбой на галечных отмелях, о бесконечной сырости и хвое в каплях прозрачной воды, о том, как правильно сделать нодью, чтобы всю ночь грела, о вездесущем гнусе, о подвёрнутой ноге, валунах, камнях, песках, такой разной, такой драгоценной глине и удивительном женьшене, малине и грибных полянах, о бесконечных «дуреломах» и скуке томительных ожиданий в поездах и на расчищенных площадках – когда придёт основная экспедиция…

Минутка отдыха, кружка воды, брызнуть в лицо – «Что, съел, борода?!» – и она опять мучила Стаса – ну как же, как ввинчивать тело, как твистовать «на носок», как твистовать «на пятку», как ложиться назад чуть ли не в «мостик». И ошалевший от такого напора Стас только успевал прятать глаза, невольно охватывавшие всю