— Никогда, — он взял ее руку и поцеловал пальцы, — даже если меня будут пытать, я никогда не выдам твоей тайны!

— Не надо, — Тактио робко отняла ладонь, — я не достойна такого. Это Служителям целуют руки, за их молитвы и благочестие. А я из колдовского рода, это… нельзя так.

— Я жив.

— Пусть же никто не догадается, что вы умирали. Нужно здесь все убрать, сменить постель и одежду. Кто же в Замке совершил такое?

— А вот завтра по глазам и узнаю. Убийца уверен, что совершил свое черное дело наверняка, и не сможет удержать лица, когда увидит меня невредимым. Иди к себе, Тактио, я справлюсь. Не оставайся здесь.

— Спасибо, Служитель.

— Милая девочка, и это ты еще меня благодаришь? Я обязан тебе, и никогда не смогу расплатиться!

— Не говорите так. Исцеление не требует платы, а я лишь проводник.

Она ушла. А ему хотелось кричать и ликовать от радости жизни.

Тактио лихорадило, — ее не согревал ни огонь в очаге, ни горячая вода, в которой она смывала засохшую кровь. Никогда прежде ей не приходилось сталкиваться со столь стремительной смертью. Девушка впервые чувствовала, как она перетягивает жизнь на свою сторону, как непросто это дается. Он был на волосок, она успела ровно на один последний миг.

Я знал это. Но Тактио ничего не говорила. Она ни слова не произнесла, как вернулась, только поставила котел нагреваться, и залила весь остаток воды в ванну. Скинула одежду и с головой погрузилась в воду. Не кровь ей была противна, а ощущение смерти, прилипшее вместе с ней.

Вода была холодной, и Тактио покрывалась мурашками:

— Хочу тепла… тепла… когда же нагреется котелок.

Я был благодарен ей за слово «хочу» и тут же исполнил желание. Вода нагрелась, и она дрожала уже не от холода, а лишь от волнения.

— Мне отчего-то страшно, Патрик… я расскажу тебе, что случилось, обязательно. Но только не сегодня. Хорошо?

— Конечно, госпожа.

Отмывшись, она одела рубашку, просушила у огня волосы и целебным травяным бальзамом натерла руки. Ей стало чуточку спокойнее, когда она вновь сокрыла их под тонкими перчатками.

— Не гаси камин, пусть огонь горит до утра.

Она легла, укрылась, но уснуть не могла. Я видел, как время от времени подрагивает ее плечо.

Как же мне хотелось уберечь ее, успокоить, оградить ее от всего. Нежную, хрупкую и прекрасную.

— Патрик, — шепнула она, открыв глаза и приподняв голову, — ты здесь?

— Я всегда здесь.

— Можно тебя попросить… только не обижайся на меня за такую просьбу, пожалуйста.

— Все, что угодно.

— Ты можешь подумать, что это глупо и так поступают лишь дети, но… можно я возьму тебя к себе и обниму тебя?

Мне казалось, что я летел, а не шел к кровати. Тактио сняла с меня шапку, плащ и обувь, и, накрывшись одеялом, уложила у самой шеи, прижав к себе. Когда маленькой девочке страшно, она боится остаться в темноте, и засыпает, только обняв покрепче игрушку. И моя госпожа сейчас сжалась, словно ребенок, накрыла меня ладошкой, и перестала дрожать.

Если бы у меня было сердце — оно бы зашлось в биении. Если бы у меня были глаза, я бы плакал от счастья. Если бы я был из плоти и крови, я бы обнял ее сам и согрел своим теплом. Если бы… если бы…

— Не называй меня госпожой, — вдруг прошептала девушка, — я никогда не понимала, почему ты меня так называешь. А знаешь, я признаюсь тебе кое в чем. Совсем недавно я видела сон. Там ты был такой же маленький, как сейчас, я говорила тебе что-то, рассказывала, а ты сидел на подоконнике и слушал. И вдруг мне показалось… что я вижу твое лицо.

Тактио шептала, не открывая глаз. Она схмурилась, и из-под сомкнутых ресниц покатились слезинки.

— Не крашеное дерево, а лицо… ты был таким юным и тонким. Таким остроносым, таким темноглазым… с печальным взглядом и милой улыбкой. Ты был…

Она не договорила. Ее слезы пропитали мне нитяные волосы и плечо, я обнял ее ладонь и растворялся в собственном счастье и собственном горе.

Да, моя Тактио, я был человеком. Слишком глупым и слишком упрямым мальчишкой, который за жажду свободы и воли ныне платит проклятием…

Утро нас встретило ласково и тепло, лучами солнца проникнув в окна. Ветер сегодня был далеко, но прислал гонца-птицу известить меня и весь Замок, что к ночи он прилетит, набравшись где-то сил и дождя.

Тактио не проснулась к завтраку, не проснулась и после того, как солнце поднялось выше к полудню. Она растратила много сил, спасая почти насмерть заколотого Аурума, и теперь никак не могла открыть глаза, чтобы встретить день. В теле еще оседала слабость, и сновидения царили под сомкнутыми веками. Я по-прежнему лежал около ее шеи, уткнувшись затылком под подбородок, окруженный ее ладонями и одеялом, словно птенец в гнезде. И тепло настолько прогрело меня, что я сам себе стал казаться живым.

Мир вокруг существовал сам по себе. Я чуял его, как отдаленный прибой, улавливая голоса и мысли, замечая передвижения, но все это было так далеко. Убийца Тимор мертвецки пьяный валялся на полу у себя в покоях, спрятав нож под плитой в потайном углу. Его могла выдать кровь на одежде, но тревогу некому было поднимать — никто и не знал, что с посланником Ордена что-то случилось. Аурум покинул свои покои с рассветом, прибрав за собой и спалив все в камине, — и укрылся от всех глаз в Башне Звезд для молитв и размышлений. Внимательный взгляд, коснувшись его, заприметил бы перемены — лицо его светилось, на худых скулах горел румянец. Он жадно раздувал ноздри, вдыхая сладкий свежестью воздух. Теперь он от каждого глотка его получал наслаждение.

Одевшись в новое, Аурум пристегнул и оружие к поясу. Не ровен час, на него опять нападут, так что он сможет дать отпор сам, а не ждать счастливого случая, что Колдунья окажется рядом. Теперь его сопровождал легкий, но острый меч, с посеребренной рукоятью.

В трапезной раздосадованный Титул срывал свое недовольство на сыне и воспитанниках. Ни Тимор, ни Аурум не явились к нему, и это его злило. Одна только кухарка, хозяйка Палат Странника улыбалась этим утром, не склонная печалиться.

Вот и сироты вернулись в свою Башню, вот и их разговор приблизился к нашим стенам.

Бедные дети. Сколько я ни пытался проникнуть в самые глубины их юных сердец, я сталкивался лишь с одним — они больше всего радовались тому, что попали в сюда, и больше всего печалились от того, что приходилось здесь жить.

Закон был таковым, что ни один обитатель Замка, будь то мужчина или женщина, не могли взять себе в жены или мужья человека из рода. Так Титул взял за себя девушку сироту, и та, едва родив ему сына, умерла от потери крови. Даже отец Тактио не в силах был спасти несчастную. И сам Колдун — пусть счастливо совпало, полюбил и женился на вдове и одиночке. И наследнику Титула предстало искать невесту из тех, у кого за спиной не стояло ничьей семьи. Обитатели Черного Замка не смели родниться с домами, привязываться к фамилиям, сохраняя свою обособленность.