Год назад дети сами пришли к воротам. И Титул, подумав, увидел выгоду: мальчишка ровесник сына, вполне подходил тому для тренировок меча и кинжала, а девочка, весьма милая личиком могла стать, когда вырастет, как раз невестой наследника. Она была проста, хороша, а с малых лет ее как раз можно было воспитать так, как надобно, чтобы после не мириться с нравом той, кого выберет глупый отпрыск.

О чем же они говорили?

— Сегодня тот самый день сестренка. И помни, что каждый поступок ведет к хорошему. Будущее предопределено, а мы — лишь дети.

Что же сегодня за день? И что за поступок? И отчего этот юноша говорил о будущем так уверенно, будто не был обычным смертным? Ни тени в сердце. Ни капли злого умысла. Ни искры магического дара… что же они задумали?

Что вдруг дрогнуло в мире, что я вопрошаю об этом небо, а сам не могу увидеть ответа? Неужели сила моя истончается с каждым днем и часом, и вскоре я стану уже не Духом, а лишь бездушной игрушкой?

Доступно мне лишь одно — река времени была не только рябой и текучей, но и мутной, словно взболтали ил и песок со дна. Чернь и кармин, зло и кровь несли ее воды в этот день. Это я видел. И как мне было уберечь мою Тактио, если вдруг над Замком сегодня разверзнется буря?

Колдунья проснулась.

Я вновь обулся, надел свою шапку и плащ, и занял место на краешке стола, выжидая и наблюдая, как сонлива сегодня девушка. Она нехотя умывалась и одевалась, выглядывала в окно, размышляя — идти ей за завтраком, или уже дождаться обеда.

— Слабость какая-то, Патрик, — пожаловалась она тихонько. — Лечь бы и снова уснуть. Но нужно сходить и проведать Служителя. Если он узнал, кто убийца, так пусть не скрывает этого. Замок еще не переполошен?

— Нет, моя Колдунья.

Она улыбнулась:

— Жаль, что раньше я не просила тебя об этом. А любую ли прихоть ты можешь исполнить?

— Любую.

Тактио засмеялась, наклонилась ко мне и сдвинула шапку на бок, дурачась.

— У тебя доброе сердце. Но пользоваться этим я не стану. Лучше вот что, я сделаю тебе подарок!

Она достала из-под кровати семейный сундук и села на пол, открыв его и залюбовавшись вещами.

— Я когда-то сложила сюда самое ценное. С тех пор, как родители исчезли, я открывала его лишь раз, чтобы положить внутрь папину трубку и мамин гребень. Здесь подарки, которые они дарили мне на каждый день рождения… и те, которые дарила им я. Безделушки. Отцу я всегда плела цветные шнурки на пояс, а маме плела для волос. Смотри, сколько их здесь!

Тактио вынула неаккуратно сложенный ком с длинными шнурами из цветных нитей.

— Сейчас и не вспомнить, и не разобрать — где чей. А вот их подарки: перышки для письма, стеклянные бусы… маленький свиток с первыми буквами, чтобы я училась читать, и первая книга. А когда у тебя день рождения?

— Девятого дня последнего весеннего месяца…

— Нет, постой, ты забыл! Я сшила тебя два года назад, зимой. Тогда была зима, а не весна.

— Ты создала меня, моя Колдунья, шестого дня второго зимнего месяца.

— Прости, что я никогда тебе ничего не дарила.

— Этого и не нужно.

— Почему? Пусть ты моя кукла, а все же…

Она замолчала, опустив ресницы, и старательно выискивала что-то на дне сундука.

— Когда мне было двенадцать, мой отец взял меня в город. Я помню, что он все говорил про масло, которое привез местный торговец, возвратясь из дальнего своего похода. Оно было целебным, и давили его из черных ягод, которые здесь никогда не росли. Отец так хотел купить бутылочку и исследовать его свойства. С одного золотого у продавца не нашлось сдачи, а когда отец отказался от горсти медяков, то тот предложил ему, как подарок, забрать чужеземную монету, случайно привезенную сюда, где уже ни на что ее не обменяешь. Отец отдал ее мне. А я спрятала в сундук. На одной стороне отчеканен лев в короне, стоящий на задних лапах, а на другой — рыцарь на коне. Она тяжелая, чуть-чуть граненая, потемневшая слегка от времени, но это делает ее только интересней и красивее. Вот! Может это даже и не ко дню твоего рождения, но ведь положено всем пилигримам за свои сказания брать плату.

— Я не беру плату.

— Подарок. Пусть эта монетка станет волшебной, чтобы ты никогда больше не скитался по дорогам, пусть она отвадит тех, кого не хочешь видеть. Пусть дает сил обезоруживать врагов, пусть… Я хочу, чтобы у тебя был кров, защита, и ты никогда не знал нужды. — У Тактио отразилась печаль на лице: — Носи ее, как оберег, как напоминание обо мне.

Девушка протянула монету, которая казалась блюдцем в моих руках. Плохо стало от последних слов — отчего напоминание о ней? Куда она собралась? В дальний путь, оставив меня здесь, или иное предчувствие терзало ее сердце?

— Я знаю, — как подслушала она мои мысли, — это странно звучит. Я сама не знаю, отчего мне захотелось так сказать. Меня охватило горячее чувство хоть раз в жизни позаботиться о тебе по-настоящему и одарить так, как ты этого заслуживаешь… Мне пора. Я навещу посланника Ордена и вернусь с чем-нибудь съестным.

Тактио пожелала, и монетка на миг сверкнула, словно на ее поверхность попал солнечный луч!

Она убежала, а я перебрался к окну, жадно смотря из-за ставни на площадь вниз. И не я один. Мальчик Ультио со своей сестренкой тоже смотрели вниз, как Колдунья идет на кухни.

— Будь храброй! Помни, родная, что ты не умрешь.

— Я помню. — А голос звенел страхом.

Они забрались на подоконник, и брат крепко прижал к себе девочку. Она дрожала и готова была плакать. Я читал их мысли — ни о чем они не думали, кроме как о светлом будущем для всех на свете, не о смерти они думали. Безумцы!

День золотил крыши, залетные птицы пели, — что могло подтолкнуть их к краю в столь прекрасный день? Они стояли, обнявшись, и выжидали своей минуты.

— Она возвращается, — шепнул Ультио, увидев мою Тактио внизу. — Я с тобой, сестренка…

Он толкнул ее вниз из окна, и девочка с пронзительным криком стала падать. Не было ветра, чтобы подхватить ее тело, не было чуда, чтобы не дать ей разбиться, но была Колдунья, которая кинулась к ней, уронив свою ношу на камни площади.

— На помощь! — Во всю мощь своих легких закричал мальчишка. — Сюда! Сюда!

Маерор не дышала уже, лежала изломанной у граненой стены своей башни, и только сердце отсчитывало последние свои удары перед окончательной смертью. Тактио не думала о свете дня, не думала, что предстанет пред обитателями Замка, что подпишет себе приговор, раскрыв свою тайну — она лихорадочно стащила перчатки, и вцепилась в нее, словно это она сама умирала.

— Сюда! Сюда! — Срывал голос Ультио, и с радостью смотрел, как на его крик сначала выбежала прислуга, а потом показался и наследник, и его отец. — Она разбилась! Разбилась! Она выпала из окна!