это выглядело, будто носилки, сохраняя горизонтальное положение, поплыли по воздуху сами по себе, ошеломлённо заморгала.

– Шоу Копперфилда на выезде, да, сахарочек?

– Скорее, демонстрация силы, – пробормотала Кайса. – Что она говорит?

– Хочет нас проводить. И если мы хотим попасть на ту сторону до темноты, – я прижал указательный палец к губам Кайсы, которой не терпелось мне возразить, – нам придётся эту помощь принять.

– Мы не можем ей верить! Она снова попытается тебя забрать, понимаешь?

– Вообще-то это не она пробовала, а знахарка. Кажется, её Уна зовут. Ну, неважно. В общем, знахарка с детьми останется здесь.

Кайса посмотрела на Олли, парящего в воздухе. Потом перевела взгляд на место, где, по её мнению, должна была стоять Нотт. Глядя мимо, она отчётливо произнесла по-норвежски:

– Не смей. Трогать. Моего парня.

Несмотря на серьёзность момента, мне стоило большого труда не ухмыльнуться при этих её словах. Кажется, моя сахарная неплохо ко мне относится. Приятно знать – после стольких-то размолвок. Пока я мысленно расхаживал туда-сюда гордым павлином, Нотт ответила:

– Твой парень мне ни к чему. У меня есть муж. Ему нужна помощь. Решай быстрее.

Пришлось срочно перекинуться из павлина в попугая и повторить эти слова Кайсе.

– Нужно рискнуть, – добавил я уже от себя. – Вообще-то у нас нет выбора. Ты же видишь, если она захочет нам помешать, мы Олли и с места не сдвинем.

– Ты прав, – нехотя согласилась Кайса. – Но прошу, держись от неё подальше!

– Да уж будь уверена, – буркнул я. – Охота была целыми днями дрова рубить…

– Договорились, – громко сказала Кайса, глядя в пространство слева от Нотт.

Женщина в длинном платье окинула её испытующим взглядом, потом посмотрела на меня и кивнула. Обернулась к детям, которые стояли поодаль, прижавшись к Уне. Сказала им что-то, они закивали, соглашаясь, и снова уткнулись расстроенными личиками в юбку знахарки. Та, не отводя глаз от меня, улыбалась своей странной улыбкой, в которой мне до сих пор мерещился скрытый призыв. Сейчас я не мог поверить, что ради этой неказистой (да что там «неказистой», прямо скажем – страшненькой) девчонки я был готов прожить всю свою жизнь в лесу, но воспоминание о звенящем омуте было ярким и маячило где-то поблизости. Кайса права: девчата с хвостами небезопасны для нашего брата. Хотя, если задуматься, они опасны лишь на самую чуточку больше, чем бесхвостые, вроде моей сахарной. У неё ведь есть своя магия, которой тоже не так-то просто противиться.

Наконец мы двинулись в сторону холма. Нотт, бережно несущая Олли, шла впереди. Мы с Кайсой следовали за ней. Когда мы начали подниматься по тропе, я оглянулся. Уна и девочки всё ещё стояли около крыльца и смотрели нам вслед. Потом Уна помахала мне рукой. Сам не понимаю, как так вышло, но я помахал ей в ответ. Кайса дёрнула бровью, но ничего не сказала.

22. Доктор Свантесон, Стокгольм

Я стоял у окна в своём кабинете и наблюдал, как под космические звуки Пинк Флойд на Васастаден надвигалась гроза. Обжигающее июльское солнце целый день калило медные крыши, будто кексы на них печь собираясь, но к вечеру резко похолодало. Со стороны потемневшего моря на город наползали тёмно-серые клубы влажного воздуха, изредка в их мрачных глубинах что-то громыхало и вспыхивало. Тучи были похожи на бесформенное морское чудовище, сдуру проглотившее упавшее с рыбацкой лодки жестяное ведро и металлический фонарик в придачу. Теперь это ведро болталось где-то в недрах незадачливого обжоры, а фонарик перекатывался на дне ведра, оглушительно грохоча. Время от времени он включался, и тогда яркий сполох на секунду высвечивал чёрно-бархатную изнанку туч. Я приглушил музыку, хотя Дэвид Гилмор не был виноват в том, что трава когда-то была зеленее, свет – ярче, а вкус – слаще17. Просто он в какой-то момент это понял так же ясно, как и я. Разница между нами была в том, что я не хотел об этом говорить.

Дверной колокольчик звякнул, и я пошёл встречать гостью. Вчера мне позвонила Митико Ёсикава, и я был рад услышать, что она хочет снова прийти на консультацию. Мы виделись около месяца назад, и меня не покидало ощущение, что наши разговоры скорее растревожили, чем успокоили её.

Митико, в прозрачном плаще и с прозрачным зонтом-тростью, пока ещё сухим – дождь всё никак не начинался – стояла в дверях, по-прежнему похожая на хрупкую куколку, в этот раз упакованную в хрустящий целлофановый пакет, только банта на макушке не хватало. Она церемонно поклонилась мне (я ответил тем же) и сразу же, без предисловий, спросила:

– Как вы думаете, доктор, мой Одуванчик действительно был инвизом? – она сделала небольшую паузу, а потом сочла нужным уточнить. – То есть сущностью, враждебной людям?

Обескураженный тем, как резко моя пациентка перешла к сути, я не сразу нашёлся, что ответить. Почему-то моё молчание её не удивило. Она сняла плащ, повесила зонт на вешалку и снова повернулась ко мне.

– Если он был инвизом, значит, рано или поздно он причинил бы мне вред. Ведь так?

Хороший вопрос, подумал я невесело. Точно такой же я регулярно задавал себе последние лет шестьдесят. Только вот странное дело, я не помню, что хотя бы однажды ответил на него однозначно.

– Митико, а давайте побеседуем в моём кабинете? Устроимся там поудобнее и, не торопясь, обсудим все ваши вопросы, – я открыл перед ней дверь и ободряюще улыбнулся. Немного смутившись, она прошла в кабинет и села в кресло напротив моего стола. Я последовал за ней.

– Простите, – чуть слышно извинилась она, когда я сел тоже. – Просто… Просто я всё время об этом думаю. Вот и набросилась на вас сразу, как увидела. Мне важно это знать!

– Да, я понимаю, – кивнул я (ещё бы я не понимал!).

С глубокомысленным видом я полистал папку, лежащую передо мной на столе. В ней были собраны бумаги, относящиеся к случаю моей пациентки: записи о наших встречах, бланк номо-страховки, копия номо-имиджа. На самом деле заглядывать туда не было нужды: я давно изучил каждый находящийся там документ вдоль и поперёк. Мне нужна была эта минута, чтобы найти безошибочную формулировку, которая развеяла бы сомнения девушки, с тревогой ожидающей моего ответа. Митико смотрела на меня с такой надеждой, что мне стало неловко.

– Вероятность того, что Одуванчик был инвизом, практически стопроцентная, – я старался,