– Ты спишь с ней?! – выкрикнула она, когда Аркадий вернулся домой.

Слава богу, ей не было нужды сдерживаться, поскольку дети ушли на пироги к бабушке и в квартире они остались одни. Виктория себя так накрутила за остаток дня, который провела наедине с подушкой, что чуть не расцарапала лицо мужу, едва тот ступил на порог. Куда только девалась ее сдержанность…

– О чем ты говоришь, ради всего святого?

– О тебе и этой дряни Кисловой! Вы спите вместе?

Аркадий отстранился, ошеломленный силой ее натиска.

– Виктория, ты повредилась умом? Я тебя предупреждал, что не стоит участвовать в процессе. Ты меня не послушалась. Ты всегда делала то, что считала нужным…

– Не пудри мне мозги! – выкрикнула она, сжимая кулаки. – Твоя штучка все мне сегодня рассказала, когда мы столкнулись в уборной. Думаешь, почему я ушла? Я побоялась, что убью ее или тебя, или вас обоих вместе. Клянусь, это был бы правильный поступок!

– Виктория, ты всегда была здравомыслящей женщиной… – начал Аркадий, пораженный тем, как вела себя жена.

Он и не подозревал, что в ней кипят такие страсти. Она всегда была образцом мудрости и сдержанности. Глядя, как высоко она держит голову, как слегка снисходительно общается с окружающими, Соболев всегда гордился ею. Сравнивал ее с королевой, прямой и величественной, принимающей своих подданных. А теперь она превратилась в обыкновенную женщину, ревнивую и озлобленную, швыряющую ему в лицо странные обвинения. Слова «уборная» и «дрянь Кислова» он все-таки ухватил, соотнес друг с другом и попытался из хаоса оскорблений, гневных выкриков и горестных междометий вычленить суть. Постепенно, слово за словом, он вытянул у жены содержание ее разговора с потерпевшей.

– Она солгала тебе, – заявил Аркадий твердо. – Неужели ты не видишь, что разговор в уборной – очередная ее интрига? Кислова хотела вывести тебя из равновесия, что ей блестяще удалось.

К тому моменту Виктория, выплеснув фонтан эмоций, разбросав все диванные подушки, немного успокоилась. Во всяком случае, она вернула себе способность слышать и воспринимать обращенную к ней речь. Уверенный тон Аркадия несколько поколебал ее боевой настрой, но сдаваться она не желала, впрочем, как и быть легковерной дурой.

– Тогда объясни мне, – потребовала Виктория холодно, – откуда ей известно про мои пробежки в Центральном парке, про наших детей Машу и Петю, про их планы на будущее?

– Общеизвестные факты. В них нет ничего личного.

– Да? А как же курица с картошкой? Мое пристрастие к лыжам?

– Ты могла сказать о них в любом своем интервью.

Интервью? Виктория как-то об этом и не подумала. Публичный образ жизни обязывал ее к определенной открытости, и она давала интервью, не думая о том, что кто-то может использовать ее откровенность в своих целях.

– Кислова сказала, что именно ты рассказал ей про мои привычки, про то, какие проблемы есть у детей. Ей известна каждая мелочь из наших с тобой отношений, – уже не столь уверенно продолжала Виктория.

– Она назвала хоть одну такую мелочь?

– Нет, – проговорила Соболева, понимая, что попала впросак. Хорошо, что у нее хватило самообладания не устроить мужу сцену публично, прямо в суде. Кислова была бы в восторге. Вспомнив гадкую улыбку соперницы, Виктория опять почувствовала нервную дрожь.

– Может быть, ты и прав, – неохотно признала она. – Но Кислова держалась так уверенно. Казалось, она знает про меня все. Да еще ссылалась на тебя. У меня сложилось впечатление, что вы и в самом деле любовники.

– Виктория, я умоляю тебя… – произнес Аркадий со стоном. – Мне и без твоей истерики тошно. Неужели нельзя проявить хоть немного благоразумия?

– Что?! Ты… мне… говоришь о благоразумии?

– Виктория, прошу тебя, давай не будем ссориться. Я ценю твою поддержку. Но Кислова, должно быть, только и добивается того, чтобы разлучить нас. Вместе мы – сила.

Виктории слова мужа напомнили лозунг из ее пионерского детства. И она вдруг подумала, что немногое знает о школьных годах Аркадия. Должно быть, тот был примерным пионером и любил маршировать под речовки.

– Я не хочу с тобой ссориться. Я просто хочу, чтобы меня не водили за нос, – сказала она со вздохом. – Если у вас с Кисловой что-то было, я не упаду в обморок и даже не брошу тебя. Ради детей. Я вынесу любой удар. Просто позволь мне выглядеть достойно. Я не привыкла быть смешной.

– Мне кажется, тебе просто нужно прекратить ходить в суд, – сказал Аркадий. – Посещение заседаний действует на тебя разрушающе. Я был полным кретином, позволив тебе сопровождать себя. Теперь вижу, что вышло из этой затеи: ты скоро возненавидишь меня.

– Нет, я буду ходить в суд, – чувствуя себя маленькой девочкой, которая делает все назло родителям, произнесла Виктория. – Мое присутствие важно. Судья видит, что ты нужен в семье. У него будет благоприятное мнение о тебе, а оно скажется на приговоре.

– Благоприятное мнение? – переспросил Соболев, не скрывая досады. – Не смеши. Меня же обвиняют в изнасиловании!

– Он может критически отнестись к словам потерпевшей и поверить тебе. Так говорила и наш адвокат.

– Полная ерунда!

– Я не поняла, ты боишься, чтобы я не узнала в суде что-то такое, чего еще не знаю? – Виктория подозрительно посмотрела на мужа. – Скажи, чего ты боишься?

– Мне нечего бояться! – вспылил тот. – Прошу тебя, Виктория, не начинай все сначала. Я прихожу домой после процесса усталый и расстроенный. Неужели я не имею права побыть в тишине, а не отвечать еще и на твои вопросы? Клянусь тебе, моя жизнь в последнее время превратилась в сплошное судилище. Я не готов сейчас выслушивать упреки… Может, потом. Когда все закончится. Но не сейчас. Извини.

– Легче всего уходить от ответа, – обиженно молвила она. – Не ты один живешь сейчас как в аду. Я тоже чувствую себя не лучшим образом. Только между нами большая разница, ты не забыл? Ты сам сотворил ад для себя, своими руками… вернее, не руками, а сам знаешь чем. Но я-то в чем провинилась? Что я сделала не так?

Виктория поймала себя на мысли, что повторяет сейчас слова Виктора. А ведь он был прав. Его слова тогда прозвучали отголоском ее собственных мыслей. Она не заслужила того, чтобы все ее знали как жену насильника. Не заслужила косых взглядов в свою сторону, гадкой ухмылки потерпевшей, немого осуждения в глазах судьи. Она всегда была честной женщиной, матерью семейства, известной ученой. Так почему теперь стала посмешищем в глазах других, тех, кого совсем недавно сама считала неудачниками?

– Виктория, будь последовательна, – говорил ей Аркадий, уже не скрывая своего раздражения. – Если ты решила быть великодушной – будь ею! Но не принимай сейчас вид плакальщицы и не упрекай меня, коли у тебя хватило силы встать на мою защиту. Я восхищался тобой, боготворил тебя, считал тебя совершенством.

– Должно быть, я устала быть совершенством. И хочу побыть наконец обыкновенной женщиной, которая имеет право знать о своем супруге все. Неужели я многого прошу?