крайней мере удается: возможность предоставляется. Колеблющийся, но кое-как преодолевающий свою робость, Левин не дает себе покинуть гостиную, не пройдя всего пути, и получает отказ[535]. Версия с таким развитием действия, как показано выше, вошла в марте 1874 года в текст наборной рукописи Части 1; и именно с таким развитием действия лучше сочеталась помещенная затем в нарратив между точками отказа и согласия сцена случайной мимолетной встречи героя и героини летним утром, когда любовь берет верх в Левине над разочарованием и обидой.

Эта новелла — отвергнутое предложение — эксплицировала в линии Левина и Кити столь важную для автора оппозицию чувства, ищущего, при всей своей искренности, опору в разуме (причастность, по версии раннего черновика, рационально мыслящего брата к дерзанию Левина — черточка выразительная) или в какой-либо социальной конвенции, и чувства «непосредственного» — иными словами, антитезу преднамеренности и наития[536]. Не одно, а два предложения Левина — это история о том, как год спустя после неудачи запланированного сватовства (для которого он облачается в новый фрак от французского портного) исподволь происходит уже не формально-одностороннее, а взаимное признание в любви (внешне — дело случая: Левин в нужный день оказался в Москве, возвращаясь к себе с медвежьей охоты).

Рукописи, где эта альтернативная модальность сюжета была немедленно реализована, — это именно те черновики весенних и летних глав, в которых очерчивается фигура Левина-помещика и полновесно возникает сельский топос романа, столь важный для его мировоззренческого послания[537]. И вот с этих-то не подогнанных друг к другу плотно автографов, вместе охватывающих отрезок действия длиною почти в год[538], С. А. Толстая зимой и в начале весны 1874 года снимает беловые копии, примыкающие к наборной рукописи Части 1, так что образуемая всеми ими ДЖЦР вбирает в себя и версию с одним предложением Левина, и таковую с двумя. За этим соседством крылось плодотворное сосуществование — на известном этапе работы — взаимоисключающих творческих решений. В начальных главах романа раздвоение было устранено, когда Толстой приступил к сериализации романа в «Русском вестнике» (об отказе Кити Левину читатели узнавали уже из первого журнального выпуска романа в январе 1875 года[539]); сцена же объяснения на вечере у Облонских была согласована с кристаллизовавшейся версией двух левинских предложений, отвергнутого и принятого, еще примерно через год, при подготовке Части 4 к публикации зимой 1875/76 года[540].

Будучи вехой в генезисе романа, ДЖЦР показательна и для специфики хода времени в самом романе. Сочетание полноты авторского замысла и непредопределенности способов его исполнения в конкретном тексте, свойственное ДЖЦР, проявилось в разработке хронологии будущей Части 6. Напомню, что в ОТ это зеркально соположенные одна с другой серии глав о двух четах, молодоженах Левиных и соединившихся любовниках Анне и Вронском, летом в усадебном уединении. Мой дальнейший анализ сосредоточен на левинской половине полотна. ДЖЦР в этом сегменте реконструируется прежде всего по верхнему слою автографа — рукописи 95. Ее нижний слой заключает в себе датируемую весной 1873 года исходную редакцию глав о «правильной» семейной паре[541].

Автор возвратился к этому тексту в конце 1873 или начале 1874 года — вероятно, незадолго перед тем, как он переработал или наново написал кульминационные главы будущей Части 4 (сразу после которых в этой редакции и идут главы о двух четах летом в деревне), а С. А. Толстая изготовила основной массив наборной рукописи Части 1 и приступила к перебеливанию свежих автографов дальнейших глав. Правка в рукописи 95, однако, не добралась до конца текста, остановившись перед сценами приезда Стивы с еще одним гостем и вечерней беседы (где гость, будущий Васенька Весловский, пока не играет никакой роли), и свелась в основном к обновлению имен персонажей: «Ордынцев» меняется на «Левин» (соответственно, «Миша» — на «Костя»), «Удашев» — на «Вронский»[542]. Между прочим автор оставляет почти без изменений раннюю, поданную ретроспективно в рассказе Кити версию счастливого объяснения Ордынцева в любви — не зимой на вечере в Москве у Алабиных/Облонских, а летом в деревенской усадьбе дальних родственников[543]. Не удаляется из текста при этой правке и все та же тетушка Левина, которая, увлеченно следя за рассказом Кити, успевает самолично варить малиновое варенье[544]; не заменяется еще будущим топонимом Покровское и раннее название имения Ордынцева/Левина — Клекоток[545]. Можно предположить, что автор запнулся как раз на вложенной в уста Кити ретроспекции, посвященной ключевой теме любви Левина, и прервал правку рукописи, тогда-то, возможно, и переключившись на создание кульминационных глав, более ранних по календарю романа, где признание героя в любви помещается в действие. Тем не менее переработку рукописи 95 явно предполагалось вскоре продолжить: С. А. Толстая принялась перебеливать правленый автограф, не дожидаясь завершения правки. Снятая ее рукой копия обрывается там же, где в автографе кончается замена имен героев на новые; на этом же листе значится последний из номеров П/74 — 214‐й[546]. (Возвратится Толстой к работе над Частью 6 только в 1876 году, и то будет существенная ревизия, с добавлением целого ряда новых сцен.)

Что же упомянутая мною абзацем выше разработка хронологии? Как раз в этом отношении внесенная Толстым правка менее рутинна, чем приведение имен персонажей в соответствие с последней редакцией. Вот учитывающий правку, сделанную для ДЖЦР, транскрипт зачина будущей Части 6 из рукописи 95:

Долли проводила это лето с детьми <и сестрой в деревне ее мужа Ордынцева, 200 верст за Москвою> с детьми у сестры Кити Левиной в Клекотке. <…>

В 1x числах июля Степан Аркадьич выхлопотал себе отпуск на 2 недели, чтобы успеть взять тетеревов, а может быть, и болотную дичь. К тому же времени в Клекоток приехали и еще гости — старушка княгиня Щербацкая и вдова сестра <Ордынцева> Левина из‐за границы с двумя дочерьми. Клекотковский дом был полон.

<Ордынцев> Левин был женат <2 месяца> <4> <5 месяц<а>ев> 2й год[547]. Жена только что встала после родов 1го ребенка. Он был счастлив в супружестве, т. е. он говорил себе, что, должно быть, он то самое, что называют: вполне счастлив в супружестве; но он сам никак бы не назвал того положения, в котором он находился, счастьем. С счастьем все люди с детства привыкли соединять понятие спокойствия, тишины и если не праздности, то деятельности ровной, определенной и любимой.

В особенности же с понятием счастия нераздельно понятие сознания своего счастия и понимания своего положения. <Ордынцев> Левин же во все эти <два месяца> 15 месяцев не переставая испытывал неожиданности и как будто только начинал узнавать и себя,