— Почему вы не сказали мне тогда, я ведь спрашивала? — заглядывала ей в глаза Мира.

— Я не знала… и боялась. Я думала, что смогу объяснить Вере, почему вышла на сцену вместо нее, возможно, она даже… даже поблагодарила бы меня. Я не знала, что она… не вернется, — она смотрела на Миру своими маленькими влажными глазами, теребя в руках носовой платочек. Смотрела, прожигая взглядом. Но Мира не отворачивалась.

Лиля выскользнула из комнаты со словами, что сегодня заниматься не сможет. Обещала прийти в следующий раз. Тарас Адамович не задерживал ее, хотя Мира бросила на него вопросительный взгляд. Он тихо объяснил:

— Я знаю ее адрес. Если нам нужны будут ее показания, мы легко найдем эту девушку.

— Почему же сейчас… — начала Мира.

— Мы здесь? Ради приятного общения. Да и слежка за квартирой — дело нудное, Ленская не появлялась там несколько дней. Думаю, теперь она вернется домой, ведь ее самая большая тайна уже известна.

Григорий Львович Любомирский предложил им остаться на чай с маковым рулетом. Тарас Адамович вопросительно посмотрел на Миру, та согласно кивнула. Хозяин поставил на стол поднос с настоящим произведением искусства из фарфора. Сервиз всем своим видом демонстрировал, что доставали его только в исключительных случаях, для особенных гостей. Мира аккуратно, почти нежно взяла за ручку маленькую чашечку с тончайшими стенками, казавшимися бумажными.

— Фарфор — моя слабость, — улыбнулся ей хозяин, заметив осторожные движения девушки. — Думаю, его создали, чтобы услаждать измученные сердца старых музыкантов.

Обойдя с заварником стол, он из-за плеча своей ученицы налил в белоснежный сосуд темно-малиновую жидкость.

— Ягодный чай, — объяснил он, хотя Мира не спрашивала.

— Аромат невероятный, — кивнул Тарас Адамович. — Малина?

— А еще шиповник и немного разнотравья. А что касается фарфора, — Любомирский подошел к гостю, налил ароматную смесь в его чашку, вернулся на свое место. — Вы же, наверное, знаете, что фарфор всегда пытаются подделать. Если вам кто-то попробует продать дешевый фаянс под видом фарфора, вы легко сможете вывести мошенника на чистую воду.

— Как именно? — спросила девушка, заметив лукавые искорки в глазах Тараса Адамовича.

— Во-первых, цвет, — объяснил хозяин, углубляясь, вероятно, в любимую тему, — фарфор, как правило, белоснежный.

Мира опустила глаза на чашку.

— Во-вторых, — продолжал учитель музыки, — проще всего проверить качество материала можно вот так, — он взял в руки маленькую ложечку и дважды стукнул по своей чашке. Комнату наполнил мелодичный звон.

— Слышите? — спросил хозяин квартиры. — Он не сразу обрывается, пение фарфора ни с чем не спутать, звук будет долгим и звонким.

А потом они пили ягодный чай, ели маковый рулет, слушали истории хозяина о Вере и фарфоре, посетителях спиритического салона, располагавшегося этажом ниже, музыке и театре. В эти истории хотелось окунуться, слушать их, как в детстве сказки на ночь, погружаться в уютный мир фарфоровых сервизов и фортепиано, созданный этим чудаковатым немолодым мужчиной с теплой улыбкой. И отгонять тревожные мысли о расследовании, которые пытались ворваться в квартиру учителя музыки.

— Знаете, — сказал музыкант, — я скажу вам кое-что о Лиле, чтобы вы… не были слишком строги к ней. Еще в начале войны она потеряла на фронте брата. Я слышал случайно, как они говорили об этом с Верой. Мне кажется, Вера… заботилась о ней, стала для Лили близким человеком. Не думаю, Мира, что она способна навредить вашей сестре.

Мира слушала его молча. Следила за движениями, подносила к губам фарфоровую чашку, благодарила за пирог, избегая попыток учителя музыки завести с ней разговор о сестре. По-видимому, ей не хотелось говорить о Вере в этом доме. Казалось, какой-то странный внутренний страх нашептывал ей на ухо — не здесь. Для общения с Верой не нужен дом, в котором вызывают духов умерших. Не в этом доме, только не в этом доме.

Григорий Львович Любомирский попрощался с ними в прихожей. Когда они вышли на улицу, дождь уже закончился. Мокрая мостовая под ногами напомнила, что теплая, по-летнему изысканная киевская осень подходила к концу.

Мира остановила взгляд на лице бывшего следователя. Ничего не спрашивала. Понимала. Хотя оба догадывались об этом и раньше — еще тогда, после разговора с девушкой из балетной школы: в начале расследования они неправильно определили время исчезновения Веры. А следовательно…

— Необходимо снова проверять алиби всех, с кем мы говорили ранее.

— С кого начнем? — спросила Мира.

— С того, кто, последовав нашему примеру, разыскивал таинственную дублершу вашей сестры.

— Военные… военные расспрашивали в театре о Лиле.

— Верно. Есть несколько дополнительных вопросов к Сергею Назимову, — кивнул бывший следователь.

И они пошли прочь от дома с гаргульей, в котором, по слухам, хозяйка организовала самый модный в городе спиритический салон.

Яков Менчиц аккуратно раскладывал бумаги, сортировал картотеку из большого шкафа, просматривал протоколы. Бумажная работа не утомляла его, напротив, он находил в ней своеобразное спокойствие и гармонию. Педантичный Репойто-Дубяго передал молодому следователю фанатичное стремление к идеальному порядку в бумагах. Бумаг было много — когда-то Георгий Рудой настоял на создании картотечного шкафа с материалами на каждого арестованного.

Георгий Михайлович в бытность свою приставом в уездах успел набить руку на розысках украденных лошадей. Когда его перевели в Киев, уездные конокрады вздохнули с облегчением. Идею создать общую «лошадиную» картотеку с обозначением масти каждой особи в центральной сыскной части не поддержали. Хотя Яков Менчиц мысленно соглашался с легендарным предшественником: картотека упрощала работу следователей, помогала им выявлять преступников-рецидивистов.

Неплохо было бы создать общую картотеку на всех пропавших без вести гражданских лиц, потому что пока они имели в своем распоряжении только разрозненную информацию из разных уголков губернии. Война все усложняла — беженцы стекались на улицы городов в поисках пристанища, и тем самым путали упорядоченные тщательнейшим образом картотеки. Кое-какую информацию об исчезнувших танцовщицах в городе нынче пытался систематизировать и Яков Менчиц. В конце концов, балерины ведь не лошади. Если Георгий Рудой умудрялся отслеживать конокрадов и находить серых или гнедых жертв, неужто они не смогут собрать информацию об исчезнувших девушках?

Репойто-Дубяго скептически скривился, услышав вопрос бывшего коллеги, и спросил:

— Тарас Адамович, неужели ты в самом деле думаешь, что мы могли не заметить такого? Если бы исчезновения происходили систематически…