— Война, господин главный следователь, — Тарас Адамович лишь развел руками. — Бронислава Нижинская сетует, что ее танцовщицы уходят со сцены в госпиталь ухаживать за ранеными. А санитарные поезда тем временем прибывают один за другим.

— Город госпиталей, — вздохнул Репойто-Дубяго.

— В которых не хватает мест, — добавил Тарас Адамович.

— И театров, — заметил Яков Менчиц, листая бумаги.

Он искал упорно, перелистывая страницы, ибо понимал — если найдет что-то, достойное внимания, тем самым увеличит шанс на свой визит в уютный дом с яблоневым садом, где так вкусно пить кофе, бросая взгляды на легкие пальчики, порхающие по клавишам печатной машинки. Мира отстучит его показания на бумаге, благодарно улыбнется и спрячет напечатанное в папку с делом — Тарас Адамович может смело соревноваться в педантичности с нынешним начальником сыскной части.

Так он просидел над бумагами несколько дней подряд, время от времени путая рассветы с закатами, а когда, наконец, поднял голову, понял, что все бумаги закончились. Георгий Рудой нередко говорил, что киевские полицейские ленятся писать отчеты. Правда же состояла в том, что грамотных киевских полицейских было крайне мало. Якову Менчицу даже не хотелось думать, что на самом деле их легко можно было перечесть по пальцам одной руки.

Вспомнил улыбку Тараса Адамовича, улыбнулся. Бывший следователь научил его кое-чему большему, чем эти три года бумажной работы в антропометрическом кабинете. Он показал Якову Менчицу, что ответ на один и тот же вопрос можно находить в разных местах.

Молодому следователю не хотелось возвращаться в театр. Его угнетало высокое здание с узорчатым потолком и извилистыми полутемными коридорами с красными коврами на полах, приглушающими шаги. Театр нависал над ним, как замок мифического чудовища. Казалось, именно так должен был чувствовать себя позабытый герой древней легенды, отправившийся блуждать по лабиринту в ожидании смерти.

— Есть такой балет, — сказала ему Мира после того, как он вскользь обмолвился о своей нелюбви к театру.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Балет?

— Да. Балет о лабиринте и герое, убивающем чудовище.

— История о Минотавре. Старая легенда. Неужели и ее использовали в балете? — с улыбкой спросил Менчиц. Он вспомнил, как отец когда-то рассказывал ему эту историю.

— Вера говорит, что станцевать можно любую историю, — Мирослава грустно улыбнулась и добавила: — Думаю, она больше мечтала о роли девушки с того острова с лабиринтом, нежели об Одетте.

Почему он не встретил ее раньше? До того как ее сестра пропала, всецело овладев ее мыслями? Когда они переехали в Киев? Полтора года назад? Почему он не встретил ее тогда? Вслух Яков спросил:

— Вам тоже нравится эта история?

— И да, и нет.

— Почему? Разве она не прекрасна? Девушка дает герою нить, и с ее помощью он находит выход из лабиринта после того, как убивает чудовище.

— У этой истории есть продолжение. И оно… печально.

Он не спросил, а она не рассказала. Для себя Менчиц решил, что вернется в театр, только если не сможет найти информацию иным путем. Репортеры пугали его меньше балерин, а потолки редакции не казались столь высокими и темными, как потолок пещеры с чудовищами. Как можно раздобыть хоть мало-мальски полезную информацию у этих сплетниц в трико? Они лишь хихикают и болтают чепуху, изгибают тонкие брови и пожимают хрупкими плечами. Кокетничают и снова смеются.

Девушка под вуалью, сбившая его с толку в ресторане отеля «Прага», тоже была балериной. Все балерины — чудовища, заманивающие в свои непонятные лабиринты. Без сопроводителя с ними лучше не разговаривать. Разве что попросить об услуге Олега Щербака? Нет, это еще хуже. Тот станет насмехаться, не преминет выставить его болваном, как, впрочем, делает это всегда, особенно когда рядом Мира. Уж лучше опросить работников редакции.

Угол Кузнечной и Караваевской — здание газеты «Кіевлянинъ», в которой обычно публикуются объявления Интимного театра. Можно начать отсюда. Правда, для руководства пришлось сочинять полубезумную историю о том, почему его должны отпустить в редакцию. В сыскной части помимо пропавших балерин дел невпроворот, особенно за несколько дней до торжеств в честь визита императора в Киев.

— Искать ответ у репортеров — неприятность обеспечена, — сказал ему начальник антропометрического кабинета.

— Но ведь… — попробовал склонить его на свою сторону Менчиц.

— Репортеры — продажные твари.

С таким железобетонным аргументом начальника спорить было напрасно. Заметив, что молодой коллега не может решить, что ему делать, тот добавил:

— Стоит им услышать хотя бы намек на то, что ты кого-то разыскиваешь, тут же растрезвонят на весь город, еще и выставят нас дураками. Не думаю, что нам будут за это благодарны, — и он картинно поднял глаза к потолку, намекая на высшие полицейские чины и городскую власть.

Чудом — не иначе — ему удалось получить разрешение поговорить с работниками редакции. Он остановился у нужного здания, решительно толкнул дверь.

Коридор, несколько дверей. В конце — стол, за которым восседает полнолицая розовощекая барышня. Яков Менчиц, вежливо поздоровавшись, предъявил ей полицейский жетон. Барышня лукаво улыбнулась. В редакции газеты различной документации, беспорядочно хранящейся, не меньше, чем в сыскной части, придется изрядно покорпеть. Конечно, если эта барышня позволит ему покопаться в их бумагах. Ему нужно дознаться, не исчезали ли в городе внезапно балерины за последний год. Ни один театр не ведет журнал учета исчезнувших балерин. Ни в одном антропометрическом кабинете нельзя найти сведений о том, что танцовщица не пришла на выступление. Но в редакции могут знать.

— Это очень сложно, господин следователь, — растягивая слова, посетовала розовощекая барышня. — Мы не собираем такие материалы.

— Но вы печатаете объявления.

— Да, но это почти безнадежно.

— «Почти». Это слово вдохновляет.

Она заулыбалась. Почему-то с ней он чувствует себя свободнее, чем с девушками в театре. Она не заставляет задерживать дыхание, когда одним движением руки снимает вуаль, как Барбара Злотик. Не путает мысли красноречивыми намеками и выразительными взглядами, как художницы в мансарде Александры Экстер. Не вынуждает краснеть и чувствовать себя неуклюжим увальнем, как Мира Томашевич. Магия неказистого личика.

Девушка роется в бумагах. Опять вздыхает. Повторяет свои слова о безнадежности попыток. Яков Менчиц спокойно смотрит просто ей в глаза. Словом «безнадежно» он привык обозначать совсем иные ситуации.

Безнадежно приглашать Миру в «Прагу» сейчас, пока она доведена до отчаяния поисками сестры. Безнадежно убеждать титулярного советника Репойто-Дубяго найти хотя бы мизерные средства на еще одного помощника в антропометрический кабинет. Безнадежно просить Тараса Адамовича еще раз допросить Барбару Злотик — тот почему-то уверен, что ничего нового они не узнают.