Тут и там посреди развалин жилищ, перебитой мебели всех сортов и вырванных с корнем деревьев валялись мертвые человеческие тела и трупы домашней скотины.

Везде и всюду царило опустошение; люди, потрясенные столь великим бедствием и бежавшие высоко в горы с жалкими пожитками, которые им удалось спасти, наблюдали, охваченные душераздирающей мукой, за разгулом грозной стихии, чинившей чудовищное разорение. Одни молились, другие богохульствовали, с угрозой воздевая кулаки к небу; но большей частью спасшиеся, скорчившись на земле, понуро и отрешенно озирались по сторонам с безрассудным покорством, не видя и не слыша ничего, пребывая в полной подавленности.

В ночь со 2 на 3 мая ураган, казалось, ослаб.

Третьего числа поутру среди воцарившейся относительной тишины сквозь облачную пелену все же проглянуло солнце.

Между тем было душно и пасмурно; низкие-низкие тучи, окаймленные широкими желтыми полосами, неслись по небу с быстротой обращенного в бегство войска; зной стоял удушающий, порывами налетал заунывно свистящий ветер. И вдруг разверзлись хляби небесные, разогнав удушливую пелену, – и шум хлынувшего на землю ливня смешался с воем урагана, набравшего новую силу; солнце снова затянулось мрачной пеленой, и настала тьма египетская: не видно было ни зги – только струи воды мерцали, хлестая по вспенившейся поверхности моря и затопленным равнинам.

Шквал, более сильный, чем все предыдущие, разогнал тучи – и снова стало светло; тогда люди, те, кто не совсем обезумел от ужаса и не стал безучастен к происходящему вокруг, в один голос возопили от ужаса.

Они заметили прекрасный корабль водоизмещением не меньше восьмисот тонн, без мачт, с голой верхней палубой, точно у неуправляемого плашкоута; его несло с быстротой скаковой лошади прямиком к узкому проходу в Ламантиновую бухту.

Этот корабль, потерявший способность управляться, лишенный руля, дрейфовал по воле подводных течений, с неумолимой силой увлекавших его к проходу в бухту, на скалы, при первом же ударе о которые его неминуемо разнесло бы в щепки.

Гибель красавца-корабля, увы, была неизбежна, принимая в расчет его плачевное состояние, – никакая человеческая сила, хотя ураган поутих и море успокоилось, не смогла бы отворотить угрожавшую ему ужасную гибель, навстречу которой он мчался со все возрастающей скоростью.

Очевидцам, в тревоге собравшимся на берегу, стало ясно, что на борту неизвестного корабля никто не пытался бороться с бурей и выровнять ход судна так, чтобы выбросить его на прибрежный песок и не дать ему разбиться о скалы, чьи грозные, увенчанные пеной гребни теснились справа и слева от прохода.

И тут с островитянами произошла разительная перемена: опасность, грозившая злополучному кораблю, заставила их почти забыть о не менее страшной беде, угрожавшей им самим.

Человек не бывает совсем хорошим или совсем плохим; вместе люди становятся лучше, ибо человечество в целом никогда не утрачивает чувства справедливости. Поселенцы решили во что бы то ни стало помочь обреченному кораблю, однако, к великому сожалению, им недоставало нужных средств – они могли только страстно, но тщетно желать, чтобы счастливый случай оградил его от крушения.

И вот уже бедный корабль являл собой, что называется, лишь жалкий остов, гонимый по воле волн; ход его говорил сам за себя: вода заливала его трюм через пробоины над ватерлинией – он то кружил волчком, то тянулся лагом, то шел кормой вперед, давая при этом такой крен попеременно на правый и левый борт, что казалось – он вот-вот опрокинется; иной же раз он так глубоко зарывался в волны носом или кормой, что создавалось впечатление, будто он пошел ко дну, но ничуть не бывало: он всякий раз взмывал ввысь, как пришпоренный конь, и, набрав бешеную скорость, снова и снова устремлялся вперед, все ближе к берегу – вернее, скалам, от которых его уже отделяло всего лишь расстояние пушечного выстрела и куда его несло с неотвратимой силой.

На борту корабля так и не появилось ни души.

Команду либо смыло за борт, либо она попросту покинула судно; впрочем, последнее предположение представлялось наименее вероятным, нежели первое, в пользу чего свидетельствовала и мощь разыгравшейся стихии: любая шлюпка не удержалась бы безнаказанно и пяти минут на гребнях таких могучих волн – ее неминуемо разбило бы о борт корабля либо она пошла бы ко дну, едва отвалив от него.

Между тем положение судна становилось все более критическим и отчаянным: теперь уже несколько морских саженей отделяло его от скал, где ему было суждено найти свою погибель.

И тут вдруг из кормового люка судна возникли двое – и вслед за тем оказались на верхней палубе.

Собравшейся на берегу толпе было их отлично видно. То были мужчина и женщина, а точнее, девушка. Ей, похоже, не было и восемнадцати, и, несмотря на мертвенную бледность лица, она казалась восхитительно красивой. Мужчина тоже был молод и красив: богатый костюм на нем говорил о том, что принадлежал он к высшему сословию.

Заметив две человеческие фигуры, скорее передвигавшиеся ползком, чем шагом, по ходившей ходуном палубе, на которой им удавалось удерживаться ценой неимоверных усилий, толпа взорвалась криками ужаса и жалости.

Те двое, мало того что цеплялись друг за друга, еще и умудрялись как-то удерживать легкую корзину. Добравшись с грехом пополам до брашпиля, от которого осталась одна лишь голая тумба, парень с девушкой поднялись на ноги, отчаянно припали к тумбе и, воздев над головами корзину, показали ее толпе. Парень что-то крикнул, но, невзирая на близость к берегу, из-за рева ветра слов было не разобрать; девушка сложила руки в мольбе, словно взывая к состраданию очевидцев этой душераздирающей сцены.

Люди на берегу разглядели в корзине младенца – крохотное годовалое розово-беленькое тельце.

Всех тут же охватила тревога и жалость. Несчастный отец, очевидно, взывал о помощи своему чаду – о том свидетельствовали его отчаянные жестикуляции, искаженное в тревожной муке лицо, а также плач девушки.

Но что поделать? Как прийти на выручку несчастным? Броситься в море? Да ведь это означало почти верную смерть, и без всякой надежды на спасение бедного младенца.

Вот уже корабль почти достиг скал; еще несколько мгновений – и неужто все, конец?

Вдруг из толпы, распихивая всех, кто стоял у него на пути, вырвался какой-то малый крепкого сложения, обнаженный по пояс.

– Клянусь честью бретонца! – воскликнул он. – Неужели мы позволим погибнуть этому ангелу божьему, даже не попытавшись его спасти? – И, повернувшись в сторону корабля, крикнул таким зычным голосом, что терпящие кораблекрушение просто не могли его не услышать: – Держитесь! Я иду!

– Держитесь! – подхватили его подручные. – Дэникан спасет ребенка!

Дэникан, с такой непосредственностью решивший попытать удачу в этом безнадежном деле по спасению младенца, слыл на острове лучшим пловцом; народ не раз видел, какие чудеса выделывал он, когда плавал. Как будто вода была его родной стихией.