смотреть себе в глаза. — Те, кто создали нас, не зря наделили нас способностью любить. Ни одно живое существо не обладает этой всепоглощающей возможностью, но люди выбирают ненависть. Подумай, Джим, рождается ли человек с глазами, способными принять зло? Они созданы узреть лишь любовь и добро. Мы слепнем, потому что видим то, что не должны видеть. Человек убивает в себе человека. А мы можем вернуть себе истинное зрение.

Джим смотрел на Шелдона и молчал. Глаза его расширились и сверкали от застывших слез.

— Истина проста, Джим, но Путь Человеческий многотруден. Любовь — наше спасение. Наш Путь — овладение собой. Ты помнишь, как Джексон говорил это, прежде чем уйти?

Джим попытался отодвинуться, отвернуться, но Шелдон удержал его за плечо. И Джим даже не пошевелился. Он снова посмотрел на Лэмба и зажмурился.

— Я помню, как бежал за ним, как тонул, я был по пояс в воде, а он все шел. Он даже не обернулся! — прошептал Джим.

— Потому что таков его путь, — сказал Шелдон и положил руки на колени, — и нас в там быть не должно. Его путь — идти меж жизнью, водой, и смертью, землей. А мы должны выбирать.

— Я ведь просто хотел еще раз увидеть его…

Шелдон улыбнулся. Провел длинным и тонким пальцем под глазами Джима, стер слезы, а потом наклонился и оставил на его лбу холодный поцелуй. Таков был язык благословения, знакомый с детства, но потерянный в ненависти и страхе взрослости. Пора вспоминать.

— Ты благодаришь его каждый день, когда открываешь глаза и совершаешь свой путь. Настанет час, когда Джексон вновь вернется, когда он встанет пред нами и посмотрит нам в глаза, тогда сможем с гордостью сказать, что мы — истинные люди. Мы едины. Ведь мы, Джим, и есть Бог.

— Все? — прошептал Джим.

— Все. Даже те, кто об этом еще не знает.

Шелдон улыбнулся и приложил руку к своему сердцу.

— Посмотри на меня, Джим. Вспомни, каков был я все эти месяцы. Как отчаянно я пытался приблизиться к Нему, как страдала моя душа и тело. Но я оставил себя прошлого, обратился. И посмотри. Я возродился. Больше меня не сдавливает, моя голова свободна от чужих мыслей. Ничего больше нет! Есть только я и то, что я считаю правильным. И Он так считает, — сказал Шелдон и указал на противоположную сторону пруда пальцем.

Все посмотрели на ту сторону пруда.

Все, кажется, видели Джексона Брайта, улыбавшегося и махавшего рукой в приветственном жесте, но только Грейс и Шелдон были уверены, что он на самом деле там был. Белоснежное одеяние, павшее к ногам, растворилось в воде пруда. Кожа Джексона сияла. Весь он напоминал воплощенное в плоти счастье.

— Придет и наше время. Мучения и любовь откроют нам путь туда, где счастье будет всюду, — улыбаясь, сказал Шелдон.

Шелдон поднялся с лавки и вновь встал в центр круга, который ветер умело нарисовал листьями. Он достал из кармана маленькую таблетку, посмотрел на противоположную сторону. Кивок и — таблетка оказалась под языком. Говорить сразу стало легче.

— Соломон Уайтхед не мог купить такой дом на свои деньги. Зарплата работника почты не настолько велика, — продолжил разъяснение Шелдон, бродя по кругу, заложив руки за спину. — Он участвовал в торговле наркотиками. Косвенно, но участвовал. А в таком деле не бывает тех, кто участвует косвенно.

— Боже мой… — прошептала Лиза.

— Он любил людей. Очень любил. Для него люди — источник дохода. Восполняемый и текучий, шуршащий денежной бумагой и выражающийся цифрами на счете.

— Тебе еще нужны пояснения? — фыркнул Джим и утер слезы рукавом рубашки, которая выглядела уже старой и страшной от влаги.

Лиза промолчала. Она сидела, обняв себя руками, и пыталась согреться на ледяном ветру.

— А что насчет его семьи? Грейс… Он делал что-то плохое? — прошептала Лиза и посмотрела на Шелдона грустными глазами.

Шелдон обернулся и посмотрел на Грейс, надеялся встретить ее одобрительный взгляд, но она так и стояла к ним спиной. Все еще не вернулась.

— Жена Уайтхеда очень добрая женщина. Так уж вышло, что рядом со злыми людьми всегда оказываются те, кого судьба приставляет ради перевоспитания. К сожалению, человек только в сказках меняется, — сказал Шелдон и чуть приподнял голову, смотрел уже не на остальных, а на дом, второй его этаж, где приветливо хлопала незакрытая ставня. — Она разговорчивая. Людей, которых заботит чужая судьба, она принимает радушно. Знаете, как голосисто бывает исполосованное сердце обманутой любовью матери? Оно может ничего не говорить, но показать все. Боль написана на лице. Только слепой и бездушный не поймет, что на самом деле чувствует его жена.

— Это больше, чем просто ненависть, — медленно проговорила Грейс.

Все обернулись. Грейс все так и стояла, спиной к дому, и, не смыкая глаз ни на мгновение, смотрела на приближавшийся к ней, только к ней, свет.

— Самая сильная ненависть — это страх, — прошелестела Грейс. — Я чувствую ужас, когда думаю о Присцилле Уайтхед. Я вижу, как она хочет подмешать яд в тесто любимых пирожков мужа, но каждый раз в магазине рука дрожит, когда касается отравы. Знаете, сколько раз она была близка к тому, чтобы сомкнуть руки на его шее ночью? Сколько раз хотела кричать, но только беззвучно плакала и улыбалась? Она оставалась только из-за того, что боялась. Уайтхед оказался сильнее. Ведь он, как и дочь, как и ее когда-то, обманом привязал к себе.

— Тиран в семье превращает семью в тюрьму, — сказал Джим и снова потер нос рукавом. Уже не плакал, даже не грустил. Но внутри все еще было грязно, как после целого ведра выпитой каши из-под ног.

— Уайтхед ненавидел свою дочь, — не обратив внимания, продолжила Грейс монотонно. — Это был май, конец весны. Солнце светило, было тепло. Джессика хотела погулять с подругами, но надела слишком, по его мнению, короткое платье. Уайтхед сказал, что она выглядит как проститутка и заставил остаться дома. Он запретил всему миру любоваться ее красотой, красотой юности. Уайтхед не дал Джессике обрести тело. А сейчас его забрали дети. Он украл ее жизнь.

— Какая же он…

— Если бы этим и закончилось, — прошептала