В круглой хижине было полутемно, и только слабо мерцали красноватые угли в очаге из трех камней в самом ее центре. Пол был выстлан циновками и на нем тесно сидели дети разных возрастов. Это были внуки Макьи, ее внучатые племянники, а больше дети соседей из окрестных хижин, которые всегда ходили слушать ее сказки. Макья сидела у противоположной стены, и Нанди даже не могла разглядеть ее лицо. Сама она выросла и воспитывалась в городе, деревенскую жизнь знала плохо, чувствуя себя какой-то неполноценной африканкой. Поэтому она и осознавала свое откровенное несовершенство в отношении знаний и народных традиций и всего этого устного творчества. А вот у этих детей, сидящих рядом с ней на циновках, уже чувствовалось требовательное пристрастие к такому вот слушанию сказок в этой таинственной полутьме с легким запахом дыма. Не заменяло ли им это телевизор и кино, словом, все то, чего они были лишены? Так ли бы они все собирались здесь, имей они возможности развлекаться, как многие, хотя и далеко не все, их городские сверстники? На это Нанди не могла найти ответа.

И вот Макья заговорила немного скрипучим, но приветливым голосом доброй волшебницы, в котором могла также зазвучать и пугающая демоничность, приводящая в трепет не только детей, в чем Нанди впоследствии и убедилась, дослушав ее до конца.

— Я, сказительница Макья, дочь Мкутунгу и Нгурумби, и все в нашем роду умеют рассказывать сказки о людях и зверях, о духах и оборотнях и о том, что было на нашей земле с самого начала. Я расскажу вам сейчас о леопарде, который попал в яму-ловушку и просидел там четыре дня и три ночи без пищи и воды. Так вот, у него не было друзей, а ведь известно, что друг иногда ближе брата. Родственников никто ведь не выбирает, а вот друзей каждый заводит сам. И еще: дружба — это след, который исчезнет, если его не обновлять. Леопарда никто не любил, поэтому звери пробегали мимо, смотрели в яму и смеялись. Но нашлась одна добрая, хоть и глупая, обезьяна, которая решила помочь ему, хотя и знала, что леопард — это враг обезьян. Она опустила в яму свой длинный хвост, леопард схватился за него своими передними лапами, а обезьяна в это время держалась за дерево, которое росло рядом с ямой. Леопард, держась за хвост обезьяны, выбрался наружу, а потом вонзил в нее когти и сказал: «Я тебя сейчас съем. Мне неприятно тебе это говорить, но ты должна меня понять, ведь я очень голоден. И еще я ослабел и не знаю еще, когда мне попадется добыча». Обезьяна упрекала его в неблагодарности, но все было напрасно. К счастью для обезьяны, в это время мимо проходила мудрая черепаха. Она выслушала обоих и сказала: «Если леопарду так уж хочется съесть обезьяну, пусть он ее хоть поблагодарит сначала за спасение. Для этого ему надо три раза похлопать ей своими лапами». Леопард отпустил обезьяну, чтобы последовать совету черепахи, а обезьяна освободилась от его когтей и умчалась прочь.

Потом Макья рассказала сказку о том, как сын бегемота стал вождем деревни, и еще о людоеде, которого звали Мбула Макекелеке. А в конце она сказала, словно подводила итог:

— В жизни было, есть и будет много страшного, но все имеет свой предел. Как ни старайся удав, а дикобраза он не проглотит. Но пусть никто не наступает по глупости змее на хвост и не спешит выбрасывать палку, даже если змея уползла.

Дети стали расходиться, а Макья посмотрела на Нанди с какой-то рассеянной ласковостью, как на козленка, которого вместе с другими пустили в холодную ночь греться в хижину к людям.

— Если хочешь, я погадаю тебе на костях, — предложила Макья и тут же добавила: — Но только один раз.

Нанди поблагодарила и отказалась, уклончиво признавая этим, что ей есть, что скрывать, и она не хочет облекать это скрываемое в слова. Таким образом, она не пожелала выслушать угадывание ее настоящего, а что касается будущего, Нанди считала, что не следует знать то, что тебя ожидает. Если тебя ожидает хорошее, ты не будешь потом ценить то, что получишь. А если впереди плохое, то это лишает не только радости жизни, но и самого желания жить. Говорят, правда, что судьба переменчива, и плохое может сменяться хорошим — и наоборот.

Поздно вечером Нанди снова слушала радио и узнала из сообщения новых властей Бонгу, что мятежников вытеснили на окраины столицы. Из этого она поняла, что порт и причалы свободны и что «Лоала» должна выйти, пусть даже с опозданием, в свой утренний рейс. Если с ней ничего за все это время не случилось. Камилла сказала, что утром она готова ехать в город.

Ночь на реке шла к концу, сопровождаемая хлопками выстрелов, отдельными голосами на берегу, и ее остаток Комлев проводил на мостике, накинув на плечи плащ для защиты от речной сырости. Ему нужен был хороший обзор, и отсюда можно было бы легко заметить движение по реке. Но ни он, ни вахтенные и солдаты на палубе ничего такого не заметили, а к судну явно подходили лодки. Иначе как можно было объяснить появление свежих листовок на палубе, причем некоторые были наклеены на стены надстройки? Комлев положил себе в карман несколько штук. Они были напечатаны типографским способом на двух языках и подписаны Силами Освобождения Бонгу — СОБ. Мятежники же называли себя по-другому. Все листовки начинались так:

«Прислушайтесь к голосам наших предков! Мы, бойцы Армии Освобождения, люди без образования, нас не учили в школах знанию белых людей и не обращали в свою веру заморские миссионеры. Но мы знаем истину и хотим, чтобы все люди в этой стране, к какому бы племени они ни принадлежали, познали самих себя и услышали голоса своих предков. Мы должны освободить страну не только от сил империализма, неоколониализма и заморских лже-религий, но и души людей от невежества…»

Комлев спустился на палубу и увидел там Оливейру, который тоже читал листовку.

— Старпом, я думаю, что кто-то из наших матросов принимал ночью лодку, — сказал он со сдержанным неодобрением. — Может быть, даже и расклеивали их повсюду. Но как узнаешь? Они все будут молчать, как рыбы. Да и нужно ли нам во все это вникать?

— А как насчет содержания? — почему хотел узнать его мнение Комлев.

Оливейра, позевывая, ответил кратко и уклончиво:

— Они говорят, что нигде не учились, но для написания такой листовки нужно немного поучиться в школе. Ну, дойти хотя бы до шестого класса.

— А чтобы понять то, что в ней написано, тоже требуется школьное образование, — добавил Комлев. — Я в лулими не силен. Интересно, как звучит параллельный текст?

Оливейра пожал плечами, покрытыми суконной тужуркой.

— Местами довольно смешно, к тому же он значительно короче. В языке лулими просто не хватает многих нужных слов.

— Они заодно с мятежниками или против них?

— Старпом, это уже политический вопрос. Как я могу на него ответить?

Это Комлева почему-то задело, и он сухо сказал:

— Проследите, чтобы все было готово к подъему якоря утром.

А потом он подумал, что вопрос, который он задал Оливейре, умным было назвать трудно. Ему не следовало забывать, что он все-таки иностранец.

Комлев снова поднялся на мостик, и тут в голову полезли разные непрошеные и не очень серьезные мысли. Судя по часам, время шло к рассвету, но небо никак не светлело. Видимо, мешали плотные облака.