Потом они какое-то время сидели у приемника, выуживая из эфира то, что имело отношение к событиям в Бонгу. Из столицы изредка доносились дерзкие и довольно сумбурные высказывания мятежников. Би-Би-Си скупо и с какой-то неодобрительной отстраненностью сообщило только о мятеже в армии и частичном захвате Лолингве. А потом мятежные выкрики прекратились вовсе, и на прежней волне заговорила государственная радиостанция, которая с обнадеживающей обстоятельностью объявила о создании временного правящего органа Республики Бонгу. Теперь было ясно, что мятежников вытеснили из той части города, где был радиоцентр. Родители Камиллы накануне уехали навестить родственников. Теперь же и вернуться им будет непросто, если дороги перекроют войска.

Нанди получила от Камиллы маленькую комнатку в доме, крытом жестью, она была с одним узким окном, но зато с большим зеркалом в углу. Нанди с приятным облегчением сорвала с себя потную рубашку и не без труда стащила тесноватые ей, как теперь выяснилось, брюки. Сейчас она помоется и будет в дальнейшем ходить облаченная в традиционное покрывало «читамбала», которое она захватила с собой. Нанди с придирчивым вниманием оглядела себя в зеркале. Как-то на одном из приемов к ней подошел довольно развязный репортер из полубульварной газеты и предложил ей поработать фотомоделью. Он настойчиво совал ей в руку визитку своего приятеля, который, по его словам, помог бы Нанди сделать карьеру. Из вежливости она визитку взяла, но ни разу не позвонила. Ей казалось чем-то унизительным позировать перед фотокамерой, в то время как ее будут снимать, словно вещь или редкое животное. Вот если бы перед художником или скульптором — это уже что-то иное, и здесь бы она подумала. Она вспомнила, как года полтора назад знакомые посоветовали ей преподавать язык лулими жене одного английского горного инженера или геолога, который большей частью находился в отъезде. Нанди подумала, что его жене было просто скучно одной дома. А ей самой деньги тогда были нужны. Ее долго не брали в штат журнала, а материалы ей заказывали необъяснимо редко, хотя их и хвалили.

Жену инженера, которой было чуть больше тридцати, звали госпожой Кемпбелл, но она сразу же демократично предложила себя звать просто Дженифер. Она присматривалась к Нанди с каким-то почти профессиональным интересом, пока та описывала ей прелести языка лулими: красочность его выражений, мелодичность звучания и относительную простоту грамматики. Интерес к своей персоне в чисто физическом плане для Нанди объяснился просто. Дженифер рисовала, и это было сразу заметно по всему тому, что висело повсюду, стояло, прислоненное к стенам, лежало на стульях и даже на полу. Это были рисунки, эскизы, наброски всего того, что художницу окружало в стране, где у ее мужа теперь была работа. Нанди честно провела свой урок, была в меру требовательной, а Дженифер была в меру прилежной ученицей. Но Нанди чувствовала, что рано или поздно ее попросят позировать, и она не знала, как она к этому отнесется. После второго или третьего урока Дженифер, смущенно посмеиваясь, достала сверток, в котором оказалось довольно красивое и легкое платье.

— Видите ли, Нанди, — стала объяснять она, — я купила себе платье, а оно оказалось тесноватым. Вы не откажетесь его принять, если оно вам, конечно, подойдет?

Платье было, несомненно, очень привлекательным и в то время совершенно не по карману Нанди. Она колебалась, но не так уж долго, говоря при этом всякий вежливо-жеманный вздор.

— Хотелось бы, чтобы вы сразу его и примерили. Можете прямо здесь.

Нанди понимала, что Дженифер хочется, чтобы она разделась и можно было профессионально взглянуть на ее фигуру. «Что ж, пойдем белой даме в этом навстречу, — с жизнелюбивой неприхотливостью подумала она, — тем более, что дама — художница». Она деловито сняла с себя блузку и узковатую юбку, в которых пришла на урок, похвалив себя за то, что дома надела недавно купленные трусики и лифчик бежевого, ближе к ореховому, цвета. Странным образом оба эти предмета по своему оттенку были мало отличимы от цвета ее кожи. Обычно она редко в жаркую погоду надевала лифчик, но сейчас он был на ней, и ей не пришлось демонстрировать свои небольшие груди, похожие на половинки разрезанного поперек лимона. Впрочем, Дженифер как художница это бы только приветствовала.

— Знаешь, Нанди, ты ведь прекрасно сложена и сама, я думаю, об этом знаешь. Погоди надевать это платье, никуда оно не уйдет.

Нанди оставалось только купаться в лучах восхищенного любования собой, это было ново, приятно, хотя и вызывало несколько растерянную неловкость.

— Во-первых, у тебя идеальные ноги. Знаешь, как это определяют? Вот поставь их вместе поплотнее, и я тебе объясню. Меня вообще очень интересует женская фигура. Так вот, когда ноги вместе, они образуют четыре, назовем их так, зазора. Если считать сверху, первый будет в нижней части бедра, сразу под этим самым местом, следующий над коленями, потом под коленями и последний над ступнями. У тебя фигура, особенно ноги, жительницы саванны. Ты и в самом деле оттуда?

— Я плохо знаю историю своего племени, — отчего-то смущаясь сказала Нанди, — но я где-то читала, что раньше оно действительно обитало в саванне. А потом его оттеснили ближе к лесам кочевые племена скотоводов.

Дженифер это признание явно обрадовало, оно подтверждало ее теорию. Она знала давно, что африканцы — это раса с самыми длинными ногами. Так, ноги африканки одного роста с белой женщиной будут почти на три сантиметра длиннее. И бедра у них более длинные, колено же почти незаметно, у них длинные икры и стройные лодыжки. Правда, у северных европейцев тоже длинные ноги, но они не так изящны. А у восточных людей и азиатов, как и у многих южан вообще, ноги более короткие, и мышцы их заметно рельефнее.

В тот день языком они занимались мало, а Дженифер сделала первый карандашный набросок фигуры Нанди. Потом они долго пили чай с печеньем разного вида и конфигурации, а Нанди особенно понравилось то, что было с вареньем внутри в виде сердечка. Дженифер в процессе чаепития продолжала ее посвящать в таинства красоты, и местами ее объяснения отличались явной интеллектуальной избыточностью. Нанди тогда даже предложила ей написать статью в журнал и пообещала сама отнести ее в редакцию. Дженифер посмеивалась и кивала, что означало ее уклончивое одобрение возможности своего выступления в печати, но при этом сказала:

— Могут подумать, что я занимаюсь лестью в адрес африканцев, и кое-кто найдет в этом попытку покаяться от имени всех белых за прежние проявления расизма.

Еще в тот день Нанди узнала, что женщины с длинными ногами чаще всего бывают слишком чувствительны, романтичны и любят помечтать. Кроме того, они часто не могут справиться с повседневными трудностями, в отличие от женщин коротконогих. Зато у длинноногих есть твердые принципы, а женщины с короткими ногами легко меняют свои взгляды, если это им выгодно. Правда, они легко поддаются внушению со стороны других.

Дженифер сделала позднее несколько карандашных эскизов и потом пообещала Нанди, что сделает ее портрет маслом. Нанди успела ее обучить основам лулими, но вскоре мужа Дженифер перевели работать в другое место, и Кемпбеллы покинули Лолингве.