Тому, кого они привели, было около сорока лет, и внешне он мало отличался от местных сельских жителей. По крайней мере, внешним видом. Короткие штаны, рубаха до колен и без воротника — и все это какого-то пепельного цвета. Но глаза могли бы насторожить. В них сквозила услужливая сообразительность и еще нагловатая нацеленность на выход из любого положения.

Все это Мфумо оценил, хотя и не сразу. «Его голыми руками не возьмешь», — только и подумал он, глядя на это пугающе-подвижное, давно не бритое лицо. Мфумо даже засомневался, будет ли вообще толк от этой беседы.

— Расскажи подробнее, что хотят эти твои СОБ — «Силы Освобождения» и кого они хотят видеть в своих рядах?

Мфумо чувствовал, что вопрос поставлен неудачно, и уже злился на себя за то, что он, кажется, взялся не за свое дело.

— Господин, у нас говорят так: «где были танцы, меня там не было». Мне просто пообещали деньги, если я раздам эти листовки. Что там написано, я не знаю, я неграмотный.

— Но ты вел разговоры с солдатами, — напомнил Мфумо.

— А кто это слышал? Пусть солдаты скажут. Только они молчат.

— Но молчание — это тоже речь. Разве не так говорится? — возразил ему Мфумо. — А что вылетело изо рта, туда уже не вернется.

— Я бедный человек, — угрюмо твердил задержанный. — Никто просто так не забавляется игрой с леопардом, За деньги на многое можно пойти.

Дверь в хижине открывалась наружу, и сейчас она стояла полуоткрытой. Стояли ли за ней сейчас оба солдата или один, Мфумо не знал. Не знал этого и распространитель листовок. Мфумо сидел, опираясь локтями о дощатый стол, а его гость стоял в двух шагах от табуретки, где лежал пояс с пистолетом в кобуре. Мфумо сам запоздало заметил, что оружие лежит в соблазнительной близости от допрашиваемого, но счел зазорным для себя устранить эту оплошность. Ему казалось это признаком трусости. И вот все произошло, как в заурядном фильме-боевике или в страшном сне. Человек с какой-то звериной быстротой и ловкостью нагнулся вперед, выхватил пистолет из его вместилища, сноровисто сдвинул предохранитель и выстрелил, не целясь и почти в упор. Потом, не глядя на оседающего на пол Мфумо, он тут же повернулся к двери и выстрелил в нее на тот случай, если за ней стоял часовой, а затем с силой бросился на дверь и выскочил наружу. Но солдатам охраны опыт подсказал стоять не за дверью, а за стеной хижины. Зная, что за выстрелы в беглеца и за его смерть их не похвалят, они только оглушили прикладом, обезоружили и надежно скрутили руки.

Явились санитары с носилками, и Мфумо быстро отнесли в такую же хижину неподалеку, где находился полковой медпункт.

— Сквозное ранение в грудь. Кажется, пробито правое легкое, — сказал без большой уверенности врач, похожий немного на Патриса Лумумбу своей бородкой африканского интеллигента и очками. Командир полка пришел быстро и смотрел на него тревожно-вопросительно.

— Если вовремя доставят в столичный госпиталь, жить он, я думаю, будет, — осторожно, будто отмеривал лекарство, сказал врач.

И занялся перевязкой. А небольшой автобус для отправки нескольких раненых в Лолингве был готов с самого утра. Пока шла перевязка, рядом стоял санитар и стирал ватой кровавую пену на губах Мфумо. Ему дали обезболивающий укол. Пришел капитан Мвуби, его татуированное лицо было напряжено. Еще недавно они вместе пили пальмовое вино, а теперь пришла пора сворачивать циновку. Это жизнь: ты целишься в антилопу, а за тобой уже давно следит лев. Вот и банан приносит плоды, когда стебель его засыхает. Так говорят в народе.

— На моем столе… — Мфумо что-то силился сказать, глядя на покрытое узорами лицо Мвуби, — на столе лежит большой конверт. Его надо доставить в редакцию газеты. Сверху все написано. Положи его в сумку с вещами.

И вот вторично уже пойманный, так никому и не сказавший своего настоящего имени, он стоял, крепко связанный, между двумя солдатами и тоскливо ждал своей участи. Что ж, даже самая длинная дорога когда-нибудь кончается. На нем уже лежала тень оцепенелой отрешенности от мира живых, но в глазах временами ошалело мелькала надежда на возможность торга. Но он не хотел за свою жизнь платить слишком много.

Подошел мрачный Мвуби с усатым немолодым сержантом, он даже не глядел на связанного, словно тот уже и не был человеком, а обращался к этому сержанту и двум конвоирам.

— Слушайте меня внимательно. Держать его связанным и глаз с него не спускать. Не кормить, и особенно ни капли воды. Если у него найдется сказать что-то стоящее, вызовите меня. Если нет, сделаете так, как я вам сейчас скажу. Отведите его подальше в заросли, скрутите ему руки и ноги проволокой и оставьте на ужин гиенам и шакалам. Пули он не получит, ее еще надо заслужить.

Распространитель листовок смотрел на изукрашенное синеватыми зигзагами лицо Мвуби и понимал, что именно это его и ожидает. Офицер был явно из племени квангали, а у них давно наказывали таким образом. И еще о них говорили, что своих покойников, а также немощных, хотя еще и живых стариков, было принято оставлять там в зарослях ночью на растерзание этим мерзким и трусливым тварям. А утром после них объедки уже доставались грифам и марабу. Он ясно себе представил жадно-трусливое подвывание гиены и мысленно ощутил ее зловонное дыхание. Нет, лучше пуля, чем такое. Но надо еще заслужить эту самую пулю. Сказать (не все, конечно) о его организации? Нарушить клятву? Он вспомнил ту тихую ночь полнолуния на укромной прогалине в лесу. Туда из его города приезжали даже именитые люди, но свои машины они оставляли далеко, у самой дороги. Дальше в лес они шли пешком, освещая еле заметную тропинку электрическими фонариками. Еще там, на обочине дороги, были слышны завораживающие удары тамтамов, а уже на поляне ярко горели костры, и потом был выход с танцами из темной чащи целой процессии. Она сопровождала главную маску «мдокпо» в этом тайном действе. Эту маску никто никогда не видел днем и не знал, кто под ней скрывается. Все это было под строжайшим запретом. А за нарушение его было одно наказание — смерть. Она приходила всегда неожиданно, и причины ее были неизвестны. Даже белые врачи только растерянно разводили руками. А потом была церемония принятия клятвы. Кровь жертвенного белого козла на траве, надрезы на предплечье у дающих клятву. Был страх, но и было чувство единения. Разве зря говорят, что когда один палец ранен, все другие в крови? Ведь вместе угли горят, а порознь они гаснут. Но каждому нужно думать и о себе. Когда случается пожар, чистой воды не ищут. Клятвопреступника ждет смерть, но кто и когда узнает о нарушении клятвы? Имя свое он будет скрывать. Если теперь он уцелеет, его ждет долгий срок в тюрьме. А за это время многое может измениться. Ничто в мире не вечно. И организация, на верность которой он присягал, тоже. Когда курица-наседка умирает, из яиц никто уже не вылупится.

Мфумо принесли на носилках к санитарному автобусу и стали искать ему место внутри, где бы поменьше трясло. Кто-то из офицеров, которые пришли его проводить, вдруг сказал с восхищенным одобрением:

— Смотрите-ка, старушка «Лоала» не только уцелела, но еще и вышла в рейс. Правда, с некоторым опозданием.