Комлев почему-то вдруг стал думать о том, что причина его любовных неудач в прошлом объяснялась до банальности просто. Во всех случаях, которые он мог припомнить, чувства были удручающе односторонними. Взаимность прискорбно отсутствовала. Комлев, бывало, отчаянно влюблялся, мучительно страдал, но очередной предмет его любви, увы, лишь позволял себя любить, сам же он, Комлев, интереса к себе, в сущности, не вызывал и никакой особой ценности в глазах этого предмета не представлял. Тем не менее, матримониальный интерес он мог представлять, и за него могли выйти замуж те, кому надо было с этим торопиться. Хотя бы для того, чтобы не отстать от подруг и не стать потом объектом насмешливой жалости. Комлеву со временем даже стало казаться, что в любви существует некое разделение функций, а именно: мужчинам свойственно любить, женщинам же — стараться быть любимыми. Известно, что для мужчины самое тягостное — это быть предметом чьих-то чувств, а самому при этом оставаться равнодушным. Женщины же, как существа с более практичным умом, хотя и демонстрирующие романтическую настроенность, хорошо понимают, что взаимная любовь встречается крайне редко, а любить в одностороннем порядке не позволяет нормальная и здоровая осмотрительность. Тем более, что такая односторонняя любовь к браку никак не приведет. А отчетливую нацеленность на брачный союз обещает только любовь того, кто тебя заметил и создал ореол пусть даже преувеличенной возвышенности в собственных глазах. Конечно, риск есть и в этом. Ибо сегодня любят, а завтра любовь может угаснуть, как горящая спичка на ветру, но с возможностью таких случайностей следует смиряться, как смиряются со стихийными бедствиями.

Комлев даже однажды, недели две назад, сел и написал письмо Вике, хотя сам понимал, что ответа он никогда не получит и что сам он, скорее всего, вычеркнут отовсюду, где он мог числиться или храниться в ее существе. Он сам никогда так и не понял, чем он вообще вызвал интерес к своей персоне. Потому что ее неожиданные появления у него, а потом исчезновения с какой-то прямо-таки оскорбительной быстротой вели только к разным неприличным предположениям об особенностях ее личной жизни. Комлеву всегда казалось, что упомянутая жизнь у Вики была не только двойная, но даже и тройная.

Комлев был отчасти доволен, что с уходом капитана Форбса значительно упростилась форма обращения на пароходе в сторону большей демократичности. Слово «сэр» было предано забвению, и Муго, формально считающийся капитаном, теперь в качестве обращения уже не мог рассчитывать на то, чтобы услышать это слово в свой адрес. Даже осторожный и почтительный Нкими, по примеру Комлева, называл его просто «капитан», да и то в самом этом слове, имеющем мало отношения к самому Муго, содержалась изрядная ирония. Сам же Комлев по-английски именовался «чиф мэйт», то есть старший помощник, кем он на самом деле и являлся. Но он с самого начала позволил снисходительно называть себя просто «чиф», что вполне соответствовало русскому «старпом». Да, во времена Форбса отношения были несколько чопорны, в них сквозила даже избыточная корректность, но в них сквозила и какая-то романтическая привлекательность с неким даже литературным налетом. Но времена, как известно, меняются, ибо на то они и времена, чтобы неумолимо меняться.

Комлев решил идти к причалу не раньше, чем встанет солнце, вернее, бросит свой размытый и какой-то неискренний луч сквозь облака. Ему хотелось также подтверждений, что мятежники действительно оттеснены к верхнему течению Мфолонго и теперь держат оборону где-то рядом с первыми порогами на реке. Когда это подтвердил командир отделения солдат на пароходе, который держал мобильную связь со своим начальством, он вызвал на палубу боцмана и всех матросов, которым надлежало быть по авралу на баке. Готовить машину он приказал еще за полчаса до этого. Не выходил из головы случай с листовками на борту. «Если кто-то из матросов помогал тем, кто подплыл на лодке, — озабоченно размышлял Комлев, — что же делали в это время солдаты? Не спали же они все до одного. Или среди них тоже есть сочувствующие этим, как их, „Силам Освобождения“? И как с ними выходить в рейс? Надо доложить об этом случае тем, кто на причале».

Не выспавшийся и совсем не щеголеватый сегодня Оливейра, позевывая смотрел на мостик, где Комлев надоедливо щелкал по микрофону, проверяя связь. Нкими без всякого напоминания находился на корме, чтобы следить за швартовкой. Муго на мостик не поднимался, понимая свою ненужность там. Видимо, ему уже стало тяжело играть роль капитана. Муго все еще страдал от неведения относительно расстановки сил в этом временном правящем совете Бонгу. По его представлению, власть должна быть в руках того, чьи соплеменники будут занимать ключевые посты. Его сознание прискорбно закостенело в рамках племенных представлений, что бы там ни говорилось о преодолении трибализма и об освобождении африканца от узости этнических взглядов. Речная вода и песок не расстаются, так же как и огонь с пеплом. А лиана хоть и похожа на змею, но ползать не может. Так думал Муго, напрасно пытаясь в мудрости своего племени найти помощь в отыскании своего места в том трудном положении, в котором он оказался. Но ведь недаром говорится, что пока не убьешь змею, не измеришь ее длину, и если барабан звучит по-иному, меняется и шаг танцующих.

— Приготовиться к подъему якоря, — сказал Комлев сипловатым голосом человека, которому пришлось спать в эту ночь до смешного мало. — Шланг приготовить с правого борта. Двоих матросов — в цепной ящик.

Он поймал удивленный взгляд не только боцмана, но и Оливейры. Видимо, стали отвыкать от правильного выполнения некоторых работ. Капитан Форбс со своей придирчивой требовательностью ушел в их глазах в далекое прошлое, а якорные работы стали уже событиями прямо-таки историческими.

Комлев дал команду в микрофон и видел, как боцман, не замешкавшись, отдал стопор и открыл вентиль подачи пара на брашпиль. Даже шипение его было слышно на мостике. Цепь с глухим рокотом пошла в клюз.

— Мистер Оливейра! (Комлев на службе сохранял официальность из педагогических соображений.) Не разгоняйте брашпиль, делайте остановки!

Он видел теперь, как матрос перегнулся через борт и подавал воду из шланга на цепь, ползущую в клюз. Лучше смывать с нее речной ил сейчас, чем потом удалять грязь из цепного ящика. А делать остановки в подъеме якоря нужно для того — и это он запомнил еще с первой училищной летней практики — чтобы два матроса, сейчас скрюченные в цепном ящике, клянущие как жизнь в целом, так и его, нсунгу Комли в частности, успевали крючьями растаскивать цепь по сторонам. Иначе она будет сбиваться в жесткий, мокрый комок и остановит подъем якоря.

— Уменьшите скорость подъема, чтобы не ударить якорем о борт, — напомнил Комлев. Он не забыл рассказ Форбса о состоянии корабельной стали.

Хотя это было адресовано второму помощнику, Комлев надеялся, что тот растолкует боцману все команды с мостика на понятном ему языке, потому что лулими для Комлева был по-прежнему его слабым местом. И вот послышалось, как якорь с коротким ударом металла о металл вошел в клюз, о чем ему сразу и доложил Оливейра. Рулевой все это время держался обеими руками за штурвал и смотрел на Комлева с хмурым, но уважительным вниманием, ожидая команды «право руля». Опыт позволял ему предвидеть ход будущего маневра. Ожидаемая команда была, наконец, дана, пароход медленно развернулся и двигался теперь под острым углом к далекому еще причалу. С бака никто не уходил, теперь все стояли, демонстрируя свою готовность к швартовке.