Комлев подошел к штурвалу и стал его решительно крутить, перекладывая руль право на борт. Он рассудил, что если судно стоит на правом якоре, а течение давит на перо руля, то пароход будет стоять не бортом к острову, а наискосок к нему, нацеливаясь своим носом на его берег. И тогда в случае обстрела уменьшится и площадь попадания. Его попытки упрятать «Лоалу» за остров вдруг стали казаться Комлеву чем-то не очень серьезным, и это даже напомнило ему игру в «морской бой». В ней ведь тоже «стреляют» по невидимой цели, надеясь при помощи «попаданий» выявить ее всю целиком.

Он решил остаться спать на узковатом топчане в рубке, поплотнее закрыв ее от комаров, зная их навязчивую приверженность к проникновению почти в любую щель. Нужно только, чтобы она позволяла обеспечить это проникновение в летящем состоянии, то есть не складывая крыльев, что нарушило бы незамысловатую нацеленность самого комариного полета.

От комаров Комлев сумел себя обезопасить, но спать, тем не менее, ему долго не пришлось, так как мятежные войска вдруг стали проявлять демонстративную прямолинейность в достижении своей цели, а именно — желая отвоевать всю береговую линию, откуда их так унизительно вытеснили днем. С обеих сторон теперь стреляло все, что могло стрелять, и Комлев не завидовал тем пассажирам, которые решили предпочесть сомнительную безопасность своего дома нервозному беспокойству пребывания на борту парохода, старые износившиеся борта которого можно было проткнуть шилом. Пусть это даже и небольшое преувеличение.

Командир батальона, который держал оборону вдоль берега, высокий капитан с синеватой татуировкой на лице в виде зигзагов и кругов, с которым вечером разговаривал Комлев, вовсе не старался ему внушить ложной уверенности относительно стойкости вверенных ему сил. И вот теперь, не желая нести ненужные потери, он благоразумно отвел свои войска назад заранее и так, чтобы его отступление никак не походило бы на бегство. Снова берег был в руках мятежников и, конечно, тот самый причал, где вечером стояла «Лоала». Но победа им, видимо, казалась далеко не полной без захвата упомянутого парохода, который им виделся чуть ли не государственным символом Бонгу. Однако скудость их военной мысли с плачевной ясностью проявилась именно в том, что они на трех или четырех бесхозных лодках, обнаруженных у берега, направились в обход острова, спускаясь по течению к пароходу с целью взять его на абордаж. Но поскольку солдатам на его палубе было не до сна в ту ночь, лодки с десантом были замечены еще на далеких подходах, по ним открыли огонь, и с лодок стали отвечать, поскольку эффект внезапности пошел насмарку. Тогда Комлев выскочил из рубки и, поеживаясь не столько от предутренней прохлады, сколько от пролетающих над головой и где-то сбоку пуль, включил прожектор на мостике. Его яркий огонь ослепил на время нападавших и безжалостно высветил их в качестве живой мишени для пулеметчиков, устроившихся на баке. Те, которых сразу не скосили пули, поднялись во весь рост в своих лодках и начали делать безоружными на этот момент руками крестообразные движения в знак их открытого стремления к миру. На пароходе решили пойти им навстречу и перестали стрелять, а Комлев выключил прожектор. Других попыток атаковать пароход с воды не было. А на суше в течение ближайшего часа перевес снова был на стороне центральной власти. Со стороны города подошли три танка, сильно напоминавшие советские образцы четвертьвековой давности, и несколько бронемашин разного происхождения. Вся эта техника устрашающе ревела двигателями без глушителей и изрыгала огонь из своих боевых средств, а вслед за ней, видимо, шла пехота, скрытая темнотой. Мятежники (на «Лоале» еще не знали, что они теперь себя называли войсками ОРФ (Объединенного Революционного Фронта) не рискнули искушать судьбу и с уже натренированной сообразительностью стали поспешно отступать, откладывая свои победные демарши на потом.

Мфумо получил временное удостоверение, где значилось, что Томас Мфумо Мутеми является начальником отдела пропаганды мотострелкового полка «Леопард». Впрочем, отдел этот пока состоял только из него самого. Мфумо также получил пятнистую и почти новую форму без знаков различия, и ему даже пообещали выдать на время боевых действий пистолет, когда в полку появится трофейное оружие. Полк остановился на окраине большого селения, оставленного противником вчера после небольшой перестрелки. Несколько хижин было сожжено, и Мфумо предстояло узнать, почему сожгли именно их и кому они принадлежали. Было подозрение, что в уцелевших домах жили те, кто поддерживал мятежников. Тогда получалось, что таких было большинство, и Мфумо с этим был не согласен. В селении слышались крики и перебранка, женщины голосили как по покойнику, как бы заранее оплакивая своих мужей и сыновей, которых мятежники насильно мобилизовали в качестве солдат или носильщиков. Было угнано и какое-то количество скота. Нужно было также точно установить, кому принадлежал скот и каково его количество, так как пострадавшим было обещано возмещение убытка.

Общая атмосфера немного напоминала ему ту, с которой он был уже знаком, когда ездил в деревню, где происходили межплеменные столкновения. Угрюмые, недоверчивые взгляды, запах гари и кучи еще дымящихся остатков человеческого жилья. Один из погорельцев, босой, голый по пояс и в старой набедренной повязке, отвел его в сторону.

— Слушай внимательно, мвами, и напиши обо всем правду.

Он недоверчиво покосился на записную книжку и ручку в руках Мфумо, словно определяя на глаз, насколько правдив будет рассказ об увиденном и услышанном.

— Не все радуются искренне вашему приходу. Ты посмотри на лица всех. Одни улыбаются только ртом, показывая зубы, а сердца их, как камень. Напиши же, господин, обо всем так, чтобы все увидели то, что сейчас видят наши глаза.

— А где живет вождь вашего селения? — спросил расстроенный Мфумо. Он чувствовал себя человеком, на которого смотрят, как на не оправдавшего себя предсказателя дождя в засуху. Его собеседник молча показал ему на хижину побольше других, стоящую на пригорке.

— Говорят, у него есть какое-то образование. Ты не знаешь?

— Образование! — презрительно усмехнулся погорелец. — Да он в жизни не слышал, как звенит школьный звонок. Иди и поговори с ним, но знай, что укушенный змеей убегает и от ящерицы.

Из этого Мфумо понял, что вождь этот его доверием не пользуется и, скорее всего, не является его соплеменником. Он дал этому человеку несколько скомканных пондо, и тот молча их принял обеими руками, что было знаком благодарности.

Вождь был благообразен, с седой бородкой, и одет в широкий балахон с глубоким вырезом на шее.

— Мятежники приходят и говорят, что мы поддерживаем правительство. Они увели часть наших мужчин, угоняли скот. У меня тоже забрали несколько коз. И вот приходят свои войска и говорят, что мы поддерживаем мятежников. Раз твой дом не сожгли, значит ты для них свой.

И снова Мфумо оказался на месте другого пожарища. Там стоял старик, похожий на отставного проповедника, в выгоревшем на солнце каком-то странном, долгополом сюртуке, и пытался утешать пострадавших.

— Что случилось, то случилось. На все воля Божья. Даже если мы наполним своими слезами вот эту железную бочку для воды, мы не сделаем из вчерашнего дня сегодняшний. И вдруг он запел довольно еще сильным голосом какой-то знакомый всем псалом на лулими. К нему присоединились другие голоса, в основном женские.