— Да уж, осторожности им не занимать. Я вот все голову ломал, кто и зачем мне диски подсунул. Главное — логики никакой не мог найти. А оказалось, из предосторожности: чтобы я чего случайно не раскопал о Гриценко — я ведь с него и его родственников тогда поиски начал, — увели в другую сторону. Гриценко сильно осерчал, когда узнал, что Жанна частного детектива наняла. В то, что ребенка найду, он не верил, но испугался, как бы я ненароком в его дела не влез. Так-то! — Андрей улыбнулся Бородину. — А то, что Гудини грохнули, не твоя вина, главное, ты его вычислил. Не понимаю как.

— Я и сам не понимаю. Вернее, как я его вычислил, это ясно, тут, кстати, ты мне помог, когда указал на схожесть почерка Гудини и похищения детей из детского сада. Факты сложились сами собой: Посохову убили в шесть часов вечера, а в три она звонила следователю из садика, с места работы. Причем звонила по горячим следам: что-то она там такое увидела или услышала. Следы вели в садик. Мы пробили весь персонал — все до единого чисты как младенцы. Но! — Бородин поднял палец. — Одна кандидатура на пост подозреваемого вызвала у меня подозрение. — Илья усмехнулся своей незамысловатой шутке. — Охранник! То есть он тоже был чист и невинен по данным, но, во-первых, кого еще было подозревать, не нянечек же. Во-вторых, представил я, как было дело. Ирина звонила в три, значит, увидела нечто примерно с двух до без пяти — без десяти три. А в это время в садике тихий час, все находятся в группах, только охранник в вестибюле сидит. Мало того, пребывает в уверенности, что в это время он в полной безопасности — некому подглядывать-подслушивать. Скорее всего, Ирина вышла и застала его за чем-то подозрительным.

— За чем-то подозрительным? Ты что, не знаешь, как все точно было?

— Теперь знаю, а тогда как я мог узнать? Ирина услышала разговор охранника по телефону. Причем звонили не на его мобильный, а на стационарный. У них, видишь ли, спаренный телефон: один на посту охранника, другой в конце коридора. Телефон зазвонил, Ирина подняла трубку одновременно с охранником — чистая случайность, что она там оказалась. Ну и услышала весь разговор. А разговор был очень интересный. Звонил шантажист. В садик, в открытую, явно не для того, чтобы в самом деле деньги вымогать, а для того, чтобы его подставить. Я потом узнал, кто был этим шантажистом. Тоже очень забавная история. Наш крутой грозный Гудини оказался гомосексуалистом. Так вот, звонил его бывший, который узнал о его делах. Брошенный бывший. Он следил за Гудини из ревности, хотел узнать, ради кого его бросили, — и попал на убийство. — Бородин закурил, посмотрел на Андрея отчего-то печально, помотал головой, возражая каким-то своим мыслям. — Я другого понять не могу: как он-то, неуловимый наш, мог так лопухнуться?

— Ты имеешь в виду с любовником?

— Нет, с этой воспитательницей. Если бы он не стал так судорожно от нее избавляться, мы бы его не вычислили. Или убил бы как-то по-другому, он ведь таким был затейником, а тут так бездарно прокололся.

— Это-то как раз не странно. Гудини ведь был просто очень аккуратным, послушным исполнителем, действовал безукоризненно, но по выданной ему точной схеме. Управляемая марионетка. А как остался без управления — и сделал ошибку.

— Знаешь, мне все равно как-то в это не верится. Ребенок, маленькая девочка разрабатывает схему убийце? И вообще…

— Она же не знала, думала, что все это просто игра.

— Да, да, ты рассказывал, знаю. — Бородин поежился, будто ему стало холодно. — Придется ей давать показания в суде, иначе все свалится на ее брата. Не знаю, как на ее психике это отразится?

— Она к этому готова, я с ней разговаривал. Ничего, как-нибудь.

— Ну да, ну да. Хочешь еще водки?

— Давай.

Они снова выпили, закурили.

— Ну и вот, — продолжил слегка захмелевший Бородин, — а с этим Гудини… Тогда я всего в точности не знал, насчет шантажиста и прочее, все было лишь на уровне предположений, но за охранником установили слежку. Что было дальше, ты знаешь. Гудини получил новое задание — грохнуть Силина и тебя, когда ты будешь входить в его подъезд. Мы его взяли с поличным, в тот момент, когда он прицелился в Силина. Выстрелить он успел, но не очень удачно, потому как наши ребята его как раз и повалили. В результате Силин отделался легким касательным ранением, а ты вообще остался целехонек. — Бородин разлил водку по стопкам. — За тебя и твое неповрежденное здоровье?

— За спасение моей души!

— Ну а как там твой мальчуган? — спросил Бородин, когда они выпили.

— Саша? Здоров, весел, неплохо упитан, вот только спать не желает, чем весьма утомляет своих родителей.

— Да? — Бородин рассмеялся. — Я вообще-то имел в виду Антошу Гриценко.

— А! С ним тоже все теперь хорошо. Знаешь, Жанна Гриценко оказалась весьма оригинальной и умной женщиной. Она этого Федора, у которого мальчик все это время пробыл, взяла в дом в качестве няни. В садик Антошу больше не водят. С Федором они не то что друзья — отец и сын так не бывают духовно, а главное, душевно близки.

— Что ж, за это просто нельзя не выпить! — Бородин взял графин, хотел разлить остаток водки, но почему-то передумал. — Нет, за это водку нельзя. Эй, официант, тащи-ка шампанское!

Снова осень. Опять идет дождь. Как тогда, как в тот день, когда он ко мне вернулся, мой двойник в незанавешенном черном окне. Я смог его пережить. Я с ним справился. А дождь смыл остатки безумия. Мне жаль моего двойника. Я рад, но мне жаль. Вот если бы он еще хоть раз показался, хоть на мгновение, небрито-больной, сумасшедше-разумный! Возможно, мы нашли бы решение той неразрешимой задачи.

Не знаю. Быть может. Я больше не сказочник. Я трезвый, расчетливый программист, работаю в банке. Строгий костюм, аккуратная стрижка, недостает только шляпы. Когда идет дождь.

Я больше не сказочник. Я больше не сумасшедший. Мои черные очки разбила Антошка. В тот день, когда он опять появился в окне.

Я очень боялся с ней встречи. Все кружил и кружил вокруг дома, уговаривая кого-то: не сейчас, ну еще не сейчас, подождите! Но круги мои кончились. И сигареты кончились. Только не кончился дождь. Я подставил ладонь, смутно надеясь о чем-то с ним договориться — не вышло, неуловимый дождь… Опустив голову, закрыв глаза черными очками, шагнул в подъезд.

Я не успел позвонить. Поднял руку, потянулся к звонку — и замер на половине пути. Я хотел убежать — не успел: дверь открылась. Как же она могла открыться, если я не успел позвонить? Я стоял и смотрел, замерев, на свою сестру. И она, сидя в кресле, замерев, на меня смотрела. Мы долго молчали, замерев друг напротив друга. Надо было что-то сказать — я не мог, просто не мог придумать новую сказку. Надо было что-то сказать… Во мне было много слов, слова заполнили меня до самого края, но молча скользили с губ и не желали выговариваться. Истерика, ночь, вина, Нострадамус, гримасы безумца, преступление, горечь, двойник, не моя вина, я заберу тебя в сказку, дождь не поймать, безумец, безумна. Сколько их еще было, слов, сколько их во мне накопилось? Я не мог с ней даже поздороваться. А она смогла, первая, Тоня.