Да было ли что-то до этого? До этого он рассказывал мне страшную сказку про меня — не было этой сказки, была сказка совсем другая, я ее рассказывал, а не он, я ее рассказывал своей сестренке. Мне просто приснился кошмарный сон… Да не такой уж и кошмарный, если разобраться: Алекс и женщина из бара пьют водку за бывшим компьютерным столом в моей комнате.

— Ты знаешь ее, эту женщину?

Алекс с облегчением улыбается:

— Какую женщину?

— Женщину из бара «Загляни». Мне сон приснился, что ты… Но ведь ты ее не знаешь, правда?

— Знаю. Я тебе сейчас все объясню. — Алекс помрачнел и виновато потупился. — Только обещай, что снова по морде мне не засветишь. Будешь? — Он протянул мне бутылку — стекло превратилось в пластик, водка в обыкновенную пресную воду.

Я глотнул из бутылки. На диване лежал смятый платок, немного в крови — я давал его Алексу, а теперь сам стал стирать с лица кровь — никакой крови не оказалось, капли воды. Алекс не бил меня, а приводил в чувство, брызгая водой из бутылки.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

Разве мог я ему объяснить, как я себя чувствую?

— Ну, тогда… В общем, слушай. — Алекс забрал у меня бутылку и тоже сделал глоток. — Твой психиатр, Виктор Евгеньевич Мельник, оказался на редкость упертым. За тебя стоял горой, а мне помочь не захотел ни за что — как я его только не уламывал. Заладил, что к компьютеру тебя подпускать нельзя, и все тут. Он тебя так обработал, что ты напрочь забыл все на свете.

— Не все…

— Ну, главное-то забыл. Я просил его тебя «расколдовать», хотя бы на время, а он ни в какую не согласился. Говорит, что виртуальная жизнь тебя довела до глубочайшего срыва, жить ты теперь должен только в реальности, иначе произойдет необратимый процесс. Запугал меня самого черт знает как. А тут Филин за горло взял, я тебя и так и сяк отмазывал, пока мог, но… Этот план он мне предложил. Говорит, раз нельзя виртуально, напомним ему реально, тебе то есть. Я тут не совсем виноват, у меня выхода другого не было, понимаешь? Думаешь, приятно было всей этой ерундой заниматься, да еще наблюдать и записывать твои переживания по этому поводу? Ты мне по роже съездил, ну и я за такие дела тоже бы съездил кому угодно, пусть и лучшему другу. Там везде стояли камеры, я их и ставил, и потом за тобой ехал и снимал. — Алекс совсем поник.

— Что снимал, я не понимаю?

— Да как же? Все. И как ты письма на Ильина носил, и как по дому этому бродил… Это не я придумал — протащить тебя по твоим сценариям, как по левелам компьютерной игры, а Филин. Я только организовал все: ну там, людей, обстановку, звуковые эффекты и прочее, в общем, ставил спектакли твоих воспоминаний и снимал, а ему диски каждый раз должен был предоставить, отчет, так сказать. Но и Филина понять можно: сын пропал, мечта сорвалась. Он только хотел, чтобы ты вспомнил и включился снова в работу. А ты никак не желал вспоминать.

— Я и сейчас ничего не вспомнил.

— Мы надеялись, вспомнишь, очень быстро — хватит Ильина. Гром и молния — яркая картинка, должна она была тебя зацепить и вывести на воспоминания. Потом это убийство на дороге.

— Тоже инсценировка?

— Конечно!

— Но откуда ты знал, что я вздумаю из города уехать?

— Ввел модель поведения в твою же программу — ты не мог не уехать. В случае, если бы еще в доме на Ильина все не вспомнил.

— А женщина в баре?

— Татьяна? Незначительная фигура из окружения Филина. Она и не в курсе всего, просто сыграла свою второстепенную роль и отошла в сторону, как и все остальные действующие лица спектакля: лже-Голованова, лжестроители и прочие.

— А старик? Тот сумасшедший старик в шляпе?

— Он действительно слегка не того. — Алекс постучал себя по лбу. — Бывший художественный руководитель ТЮЗа, давно на пенсии.

— Значит, погиб еще и старик?

— Да нет, никакой старик не погиб, ему отведена была другая роль в твоем сценарии. Он должен был задержать сторожа Музея масок, если тот раньше времени вернется. А в моем сценарии — помочь тебе найти дом и заманить в автобус. А автобус должен был просто довезти тебя до концертного зала в определенное время — ни раньше, ни позже. Теракт, как ты, наверное, уже догадался, сегодня был тоже инсценирован. Ну, то есть концерт, конечно, настоящий, и зрители настоящие — подобрать столько статистов, договориться с этой оперной звездой было бы затруднительно даже Филину, но сам теракт — инсценировка. Ладно, об этом потом поговорим, сейчас важно другое — ребенок. Ты должен вычислить, кто его похитил. На всякий случай я все распечатал — тут весь расклад — думал, вдруг доктор прав, тебе в самом деле опасно за компьютер. Но есть и на дисках. — Он с надеждой на меня посмотрел. — Все твои программы в целости и сохранности, я перекачал их в свой комп, но, может, ты хочешь работать за своим?

Я не сказал, что вообще стану работать. С чего ты взял?

— Да не можешь ты отказаться, пойми! И потом, ребенок действительно пропал, неизвестно, где и у кого находится, разве тебе его не жалко? Представь, твоя сестра…

— Оставь! Оставь мою сестру в покое!

— Хорошо, хорошо! Не будем. Мальчика зовут Антон. Антошка.

Я скрипнул зубами, посмотрел с ненавистью на Алекса, поднялся и пошел к компьютеру.

* * *

Антошка, шесть лет… Главное — не отвлекаться, главное — не позволять никаких ассоциаций: этот Антошка — чужой ребенок. Отключить воспоминания, придушить чувство вины — и просто работать.

Антошка, шесть лет. Толстая папка с распечатками Алекса. Изучить материалы и ни на что не отвлекаться. Я не помню о том, как был монстром, как создал цепь виртуальных убийств. Сухие расчеты погубили реальные живые души, — но я не помню, как убивал.

Антошка, шесть лет. Больной мальчик, закрытый в себе, почти сумасшедший. У нас много общего: я тоже однажды закрылся в себе, я тоже был сумасшедшим. Но я погубил его.

Я должен его спасти.

В расчеты мои закралась ошибка — я должен ее найти и исправить. В ряды Филина затесался предатель — я должен его вычислить и понять: как спасти мальчика, чужого мальчика Антошку.

Пальцы бегают по клавиатуре — они все помнят, почему я забыл? Душно, совершенно нечем дышать, открыть окно?

Я разворачиваюсь в кресле — совсем недавно вот так же разворачивал другое кресло, но не надо, не надо ассоциаций! — Алекс стоит у меня за спиной, мешает работать. Знаком — говорить я почему-то не могу — указываю ему на окно, но он — тоже молча, жестом — отказывается. Боится открывать? Неужели думает, что, если я не смогу решить — довершить работу, — они по веревке спустятся с крыши к нему в квартиру? Впрочем, все может быть. Мне больше не страшно, а он боится. Мне мешает его страх, мешает присутствие. Я жестами прошу его уйти — не понимает: протягивает бутылку с водой, приносит сигареты, разводит руками — ужасная пантомима, наконец догадывается, кивает, извиняясь, и уходит.