сроке беременности дальние перелёты абсолютно под запретом. Всю обратную дорогу она дуется и молчит, и я воспринимаю это как бесценный дар.

Благодаря связям отца все вопросы решаются в кратчайшие сроки. Через две недели мы улетаем. Наплевав на все традиции и условности, я беру отпуск на работе, договариваюсь об академическом отпуске в университете, сплавляю жену к родителям и провожу эти две недели там, где сердце. И это непростительно короткие две недели.

35

МАРИ

Всё складывается наилучшим образом. В понедельник я позвонила в клинику и выяснила, когда возможна операция, как именно она будет происходить. Если бы это была местная больница — клянусь, я бы ни слова не поняла из сказанного, так как говорили по-арански, общую суть я с трудом, но уловила. Переживала, как воспримет эту информацию Кир, поскольку предполагается прямое вмешательство в мозг, а не только на глаза. Но он на удивление покладисто отреагировал. Повторил, что готов рискнуть. Доктор Джонсон оказался весьма любезным мужчиной и заверил меня, что риски минимальны — за последние два года они провели десятки подобных операций и все с благополучным исходом. Предварительно согласовав всё с Киром, назначила госпитализацию через две недели.

И вот теперь, казалось бы, самое время завести тот самый адвент-календарь, о котором думала два бесконечных года назад. И я рада, очень рада, что возвращаюсь домой. Но вместе с радостью меня объял иррациональный страх. Я даже толком сама не понимаю, чего боюсь. Того ли, что увижу дома — ведь всё, наверняка, изменилось за столь немаленький срок? Того ли, что я сама изменилась так сильно, что не впишусь в свой старый мир? Или того, что оставляю позади кусочек себя? Скорее всего, и то, и другое, и третье.

Уже во вторник Кир приезжает за мной и забирает на яхту. Время перед отъездом мы проводим только вдвоём, никого не впуская в наш маленький мир. Мир солнца, бирюзовых волн и сладко-горьких поцелуев. Ни разу мы не поднимаем вопрос о том, что произойдет после операции. В равной степени не обсуждаем и возможную неудачу со зрением, и мой последующий уход. То, что я останусь с Киром до конца, даже не обсуждается. В такие моменты человека нельзя оставлять одного, тем более, это же Кир, мой мальчик… Единственный раз за две недели нарушаем наше уединение, чтобы встретиться с Джавадом и Диной. Правда, встреча выходит какой-то скомканной и скоротечной. На прощание Джавад желает Киру удачи. Дина же крепко обнимает меня, шепчет, чтобы не забывала её. И это то, что я могу обещать с уверенностью. Ещё один кусочек моего сердца останется в Палере, с моей маленькой и чуткой подружкой.

В последний день перед отлётом воздух между нами звенит от непролитых слёз. Мы приезжаем на мой излюбленный пляж дивов, я хочу загадать одно последнее желание. Когда выходим из машины, Кир протягивает мне неизвестно откуда появившийся старинный полароид.

— Сделаем пару фото на память? — улыбается мне. — У нас ведь нет ни одной.

Раньше я с удовольствием вела соцсети, в моём телефоне были тысячи фотографий. За эти два года я не сделала ни одной.

— Сделаем, — отвечаю, проглатывая вставший в горле комок, и забираю из его рук громоздкую технику.

Требуется время, прежде чем получается разобраться с диковинным механизмом. В итоге всё же делаем несколько совместных фотографий, только вот выходят они излишне грустными. Но, как уж есть.

После пляжа едем в уже не мой столичный дом, где проводим бессонную ночь, полную нашего пока что общего огня, одного на двоих. Кир. Шепчу его имя снова и снова. И он откликается всем своим естеством, потому что сейчас мы единое целое. Пусть ненадолго. Но в сердце навсегда.

Уже утром небольшая, но очень комфортная, «сессна» уносит нас прочь из так и не ставшей моей сказочной страны. Шесть часов в воздухе пролетают незаметно. Возможно потому, что провожу их, практически не слезая с его колен. И вот она — моя Арана. Я и забыла, какой неприветливо холодной и пасмурной она бывает в ноябре. Бортпроводник выдает нам заранее приготовленные пальто. Но, даже не смотря на них и то, что до ожидающей машины бежать всего сто метров, я успеваю продрогнуть до мозга костей. Вспоминаю, как зверски мёрзла здесь в первые годы после переезда. Но потом привыкла. Привыкну снова. Или вовсе вернусь в Кио.

Из аэропорта едем прямо в клинику, где для нас приготовлена совместная палата. Кир снова отстранён и мрачен, но крепко сжимает мои пальцы своей сухой и горячей ладонью. Вспоминаю, как испугалась этой самой ладони при нашей первой встрече. Усмехаюсь — кто бы мог подумать, что она окажется такой нежной.

Уже в больнице предупредительный персонал провожает нас в выделенную палату и удаляется, давая время освоиться. Комната небольшая, но в ней есть всё необходимое, включая ванную комнату и мини-кухню. И большую кровать. Кир падает на неё прямо в пальто, словно из него вдруг выкачали все силы. Осторожно сажусь рядом, беру его за руку. Он притягивает меня к себе в подмышку и тихо признаётся:

— Я боюсь.

— Ничего не бойся, я с тобой, — отвечаю, обвивая рукой его талию. Он только горько ухмыляется и зарывается лицом в мои волосы.

В этот день нас навещает доктор Джонсон, приятный мужчина лет сорока с хвостиком, обрисовывает план дальнейших действий. Сегодня мы отдыхаем и привыкаем, а уже завтра Кира ждёт множество обследований. И, если всё в порядке, то в пятницу можно будет провести операцию. Просто, складно, легко запомнить. Уже в субботу я, возможно, буду дома. И от этого сводит дыхание.

Несколько дней, наполненных анализами, рентгенами и прочими МРТ, пролетают незаметно. Кир нервничает, но старается держать себя в руках. В пятницу, когда его забирают в операционную, я остаюсь в палате и тихонько молюсь: «Господи, пусть у него всё будет хорошо».

КИРАМ

Ожидание операции растягивается в целую вечность. С момента, как мы поднимаемся на борт самолёта, я нахожусь в постоянном напряжении. Совсем скоро моя жизнь изменится окончательно и бесповоротно. Безусловно, я переживаю за исход операции, вновь обрести зрение так заманчиво. Но уход Мари висит надо мной как дамоклов меч, и этот страх гораздо сильнее того, что несёт неудачная попытка хирургов. В конце концов, к жизни в темноте я уже привык, а как привыкнуть к жизни без воздуха, которым стала для меня моя девочка? Бесконечные обследования выматывают. Но, когда док