«Знаю», – хотел ответить я, но не успел.

– Если бы ты меня тогда в Сколково пристрелил, наверное, это избавило бы нас всех от проблем…

Нет уж, моя милая, не ври: не об этом ты думаешь. И не о том, что сейчас твой брат идет с выжившим из ума сверхчеловеком по усыпанным разорванными телами коридорам. И даже не о том, что, скорее всего, нам осталось жить не более десяти минут… Ты вспоминаешь, как ждала меня в чебуречной на Тверском бульваре, как бежала вслед за мной по крыше разваливающегося небоскреба, а еще – как гладила мою голову, лежащую у тебя на коленях. Там, на берегу озера, у заброшенного пионерлагеря…

И на какую-то долю секунды стало до боли жаль, что особенности мировосприятия, врожденные и подкорректированные внутри Артефакта, не позволяют мне рассматривать все происходящее с этой точки зрения.

– Посиди здесь, – снова предложил я для проформы.

– А смысл? Нет уж, мой милый. Как там сказал твой… этот волосатый? Вперед и вниз!

Она улыбнулась, и, глядя на ее выпуклые ровные зубы, я внезапно вспомнил, как увидел эту улыбку – превращающую симпатичную девушку в настоящую красавицу – в первый раз. Неожиданное воспоминание, сверкнувшее в памяти, было как раз из той, недоступной, серии. Но вспыхнуло и ускользнуло, как луч света полоснул по темному чердаку. Видимо, чего-то в мозгах не хватает, чтобы задержать этот свет…

– Ну кофе-то хоть будешь? – спросил я с досадой.

– Американо. Без сахара.

Я подошел к аппарату и засунул в приемник божественную сотню.

Полутемный коридор закончился широким помещением с рифлеными металлическими стенами, крашенными в ядовито-синий цвет. Бетонный пол был весь исчерчен глубокими царапинами. В углу впритык к стене – затянутая в сетку шахта грузового лифта.

Рядом с лифтом стоял электропогрузчик, вилы подъемного механизма, замершие в верхнем положении, делали его похожим на приготовившееся к атаке насекомое. Мятая пластина двери пожарного выхода еле держалась на одной погнутой петле: сквозь проем в зал затекал конус красного света и тянуло гарью и порохом.

– Слушай, Ужас, а где все люди? – осторожно спросила Полина.

– Сдается мне, из людей тут остались только мы с тобой да Кот.

– А нам туда? – спросила она, указав на выход.

– Не передумала?

Полина передвинула автомат под руку и слегка подтолкнула меня локтем:

– Пошли, чего ждать?

Колодец пожарной лестницы был вырублен прямо в скале, грубо выровненные стены хранили следы инструмента. Стальные блоки пролетов крепились на толстых трубах, вбитых в породу. На камне напротив выхода красной краской была от руки выведена цифра 4.

Проход оказался довольно узким, едва разминутся два человека. Красные лампы без плафонов крепились прямо к поручням, как новогодние гирлянды.

Мы спустились до цифры 5 – перфорированные ступеньки, поскрипывая, прогибались под нашим весом – потом еще четыре пролета, и вот он, минус шестой. Здесь лестница заканчивалась.

Дверь на этаж, по традиции, была выбита. А за ней темнота: скудного лестничного освещения хватало только на то, чтобы выхватить из мрака пару квадратных метров серого линолеума.

Запах гари здесь уже можно было охарактеризовать как нестерпимую вонь. Из-под дверного косяка вверх даже тянулся тоненький черный ручеек дыма. Я остановился, и Полина тоже встала, слегка ткнув меня стволом в спину. Со стороны, наверное, может показаться, что она ведет меня под конвоем…

– Хорошо, что тут темно, – обернулся я к ней.

– Почему?

– Меньше увидишь. Нам надо пройти по коридору до седьмой лаборатории, потом будет выход на другую лестницу.

– Ты что, здесь был? – удивилась Полина.

– Умозрительно, – подвернулось подходящее слово. – Держись за меня. И лучше закрой глаза.

Я шагнул в темный коридор, почувствовав, как повторившая движение Полина крепко вцепилась свободной рукой в мою куртку. Под ногами захрустели разбитые потолочные панели: практически все они были сброшены на пол, сверху остался один металлический каркас, за которым просматривались перепутанные кишки труб и воздуховодов.

Зрение привыкло к темноте, и я разглядел на штукатурке многочисленные пулевые отметины. Слева в стене внезапно открылся черный проем – вход в одну из лабораторий. Груда белых осколков – все, что осталось от бронестекла двери. Вонь горелой проводки перебивалась здесь сладковато-кислым запахом физраствора.

Я не удержался, заглянул внутрь: в глубине помещения еле тлела зеленоватой подсветкой трехметровая прозрачная колба автоклава. Полина что-то пискнула: в жидкости плавал эмбрион размером с крупную собаку. Мощные когтистые ноги, две почти человеческие руки и огромная голова, чем-то напоминающая голову павиана, – химера.

Я дернул девушку дальше, пока она не заметила у порога армейский сапог с торчащим из шнурованного голенища обломком кости.

Мы снова пошли по коридору, спотыкаясь о мусор. Кое-где пол был залит кровью, но пока еще довольно скудно. Понятно: попытались локализовать угрозу, но основная задача – держать оборону минус девятого уровня.

По мере движения дышать становилось все труднее. Вентиляция не работала, и гарь, смешанная с испарениями разбитых реактивов, висела в воздухе почти осязаемо. Глаза щипало, из горла рвался кашель.

– Далеко еще? – просипела Полина. – Так ведь и не дойдем, угорим.

– Сейчас попроще будет.

Сквозь слезы я заметил, что впереди обозначился красный световой прямоугольник – конец коридора. Мы ускорили шаг и почти на ощупь выбрались в широкий зал, освещенный несколькими аварийными лампами под высоким потолком. Из багрового полумрака сверху тихо сыпалась водяная пыль: система пожаротушения работала на последнем издыхании. Я подставил горящее лицо под брызги – помогло. Полина последовала моему примеру, умылась ладонями, протерла глаза и осмотрелась. А потом завизжала во весь голос.

Всегда считал, что антураж в фильмах ужасов – жесткое издевательство над здравым смыслом. Но теперь вынужден был признать, что декораторы Голливуда прекрасно разбирались в вопросе, даже с кровавыми кляксами на стенах угадали. Правда, в этом адском освещении кровь выглядела почти черной.

Полукруглое помещение с рядами кресел и большим полотном экрана на стене до недавнего времени служило чем-то типа зала для презентаций. Сейчас вся мебель была переломана и валялась на полу вперемешку с человеческими телами. Запах стоял соответствующий – как на бойне. И я, признаться, предпочел бы ему ту горелую смесь из коридора.

Прямо перед нами распластался боец с распоротым животом и оторванной нижней челюстью, именно его и заметила Полина, когда промыла глаза. А дальше лежали еще двое… или один, разорванный пополам. Рядом с ними из-под расщепленной столешницы торчала бледно-розовая когтистая лапа. Неужели умудрились завалить? Хотя, судя по отсутствию волосяного покрова, Медбрат освободил и недосформированных особей, с этими, конечно, разобраться проще. Дальше виднелись еще трупы, но уже нечетко… Человек двадцать тут полегло. А со стороны Медбрата всего одна химера и два Сторожа. Но эти-то, скорее всего, скоро очухаются – добить их не успели, отступили. Так, а тут у нас что…