подводное плаванье на глубине (когда еще были силы), гонки на кибер-болидах (да, они говорят про стопроцентную безопасность, но это не так), полеты на «Пустельге». Разбитая машина, которая быть гоночным болидом совсем не хотела, прыжки с парашютом со стратосферного дирижабля. Список будет длинный. Отсюда же его нынешнее демонстративное презрение к «здоровому образу» жизни, который он вел еще до того, как это стало общественной нормой.

Нет, он не пил и не принимал наркотики, конечно. Но ел, что хотел и когда хотел.

Последние пять лет стали для него эпохой похорон. Умерли не только те, кто был ему дорог (этих смерть выкосила чуть раньше — за единственным исключением), но уже и те, на кого было, по большому счету, наплевать, но кто был частью — периферийной частью — его мира.

Кто был неприятен и ненавистен, кто делал ему зло — умерли все до единого. Видимо те, у кого внутри яд, рано или поздно будут им отравлены сами. Но вот странное дело — даже их смерти оставляли в душе неприятный отпечаток потери. Теперь он уже не был способен на такие сильные чувства как гнев, и, оглядываясь назад, даже удивлялся: как он мог их испытывать? Из-за чего? Из-за обидного слова в личной беседе или с экрана, злой рецензии? Из-за денег? Уязвленной гордости? Все это стало пустым и далеким.

А вот смерть была единственной аксиомой и истиной.

Почему-то среди его окружения мало кто дожил до якобы «средних» восьмидесяти пяти.

Он вспомнил их последнюю, непонятно зачем организованную встречу выпускников. Наверное, примерно так встречались раньше ветераны Великой Отечественной, последний из которых умер лет двадцать-тридцать назад. Из парней (как смешно применять это слово к дряхлым старцам!) он оказался единственным дожившим со всего выпуска, где было без малого сто человек. Да и из «девчонок» оставалось всего девять.

Вспомнил недавний некролог в газете — конечно, не бумажной.

Верочка. Трудно узнать ту худую веснушчатую девчонку в этой величавой старухе в старомодном брючном костюме, рисующей что-то маркером на доске. Профессор академии в Екатеринбурге. Где теперь такие доски? Даже проекционных экранов не осталось, все делается через «оболочку» или, там, где нужна визуализация — через голограмму. Журналист же подобрал фото двадцатилетней давности.

Он знал, что преподавателям государственных ВУЗов, особенно гуманитарных, еще после предпоследней реформы платили мало. И сокращали их постоянно — автоматизация, новые методы гипнообучения. А ведь надежды она подавала куда большие, чем он — раздолбай и троечник. Но, судя по всему, у нее была счастливая жизнь. Он в этом убедился после минутного просмотра в сети личных фото ее семьи — детей, внуков, почившего несколько лет назад мужа, который был палеонтологом, но ничем выдающимся себя не прославил. Чем вообще можно прославить себя в науке про говно мамонтов, где все уже изучено вдоль и поперек? Хотя, может, это взгляд дилетанта. Вот скоро динозавров и мамонтов оживят, тогда можно будет проверить их правоту.

Ну, предположим, всемирной славы и у него самого не было даже сейчас. В мире постоянно возникали новые инфоповоды, мемы и новые кумиры. Для молодежи он сам, Виктор Григорьев, был почти динозавром. Но в стране его знали многие. И последние тридцать лет у него не было проблем с деньгами. Его похороны собрали бы не меньше народу, чем погребение этого самодовольного индюка в гробу (хоть и прошли бы не в таком пафосном месте). Индюка? Нет, светоча культуры. Патриарха отечественной сцены второй половины века. Михаила Золотникова.

Толпа все прибывала. Приезжали электромобили новейших моделей, с обтекаемыми, как пули, корпусами, прилетело несколько бесшумных коптеров, для которых вдоль стены имелись обозначенные буквой «H» площадки.

Беглым взглядом Григорьев отметил несколько сотен айдентов синего цвета — платных, в отличие от бесплатных белых, какой был у него. Потому что его, как сказали бы предки, «душила жаба», и тратить кровные глобо на бесполезный функционал и «понты» он не хотел (это слово мало кто из молодых бы поняли, как и более новое слово «хайп»).

Тут были ВИПы. Не нищая богема типа непризнанных гениев визуализации и 3d-моделинга, а эстеблишмент и «денежные мешки». Столпы и титаны, держащие небосвод. Все в костюмах ценой в мобиль эконом-класса. У некоторых даже часы на руках. Хотя точное время можно узнать за долю секунды, просто скосив глаз в сторону! А то и просто подумав об этом.

С ухмылкой Григорьев пробежал глазами их профили, где была предназначенная для посторонних информация. Там были регалии, проекты, в которых они участвовали и награды. Длинны-длинные списки. А вот контактных данных не было — их оставляют только дураки, коммивояжеры да жрицы и жрецы продажной любви. ВИПы имели все основания опасаться маньяков и террористов.

Или просто обычных граждан… Не было в профиле и годового дохода. Иначе многие бы на улицах лопнули от зависти.

Григорьев был не в настроении, поэтому закрыл свой собственный айдент от всех, кроме экстренных служб. Теперь он стал невидим, ему нельзя отправить сообщение, нельзя прочитать его статус. Это было разрешено. Давать о себе информацию — право, а не обязанность. Хотя многие службы и органы считали иначе.

С теми, кого он знал лично, он поздоровался. Пожал руку нескольким таким же старикам, кого-то даже в ответ приобнял. Кивнул одному коллеге-скриптору (тот предпочитал звать себя сценаристом) в похожем на фрак пиджаке и с гривой седых волос, которого держала под руку женщина втрое его моложе. А одному композитору даже сказал пару слов.

К мертвецу подошел всего на секунду. Увидел, что тому очень старательно придали сходство с живым человеком. Даже омолодили как-то. Похоже, какие-то инъекции. Теперь в гробу он походил на себя сорокалетнего. В реальности… в последние годы он был куда более помятым, красноглазым и обрюзгшим.

Покойный был чисто выбрит и с непривычно непокрытой головой. А на портрете в траурной рамке, стоящем в изголовье, который потом установят на памятник — он был в своей любимой беретке, в которой появлялся даже на светских раутах, и со щегольской трехдневной хипстерской щетиной.

«Для молодежи хипстеры такая же древность, как хиппи», — подумал старик.

На остальных ему было плевать еще в большей степени. Он уже вышел из возраста, когда за социальный капитал трясутся. Да его капитал и так был выше некуда. Хоть формальный, хоть неформальный. Вот только с собой его не унесешь.

Похороны проходили по высшему разряду. Гроб принесли люди в черных костюмах — русский похоронный бизнес автоматизация коснулась, но «черный гроб на колесиках» — или лафет