том, что люди паршивыми делами любят заниматься в паршивых местах. Захотел глотка свободы? Свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой, Петя. Как ты там говоришь? Не спасешься ты, ой не спасешься.

Девушка попросила:

– Если не сложно, называй меня Юлия Владимировна.

– Конечно, Юлия Владимировна, я не выучил урок.

– И ни слова про уроки. Это совсем другое. Личное.

– Так ты правда хочешь узнать, чем все кончится, если не напишешь роман? – говорил Достоевский.

– Да.

Юля оторвалась от своего занятия и спросила:

– Что да?

– Да, ты не против, если я буду говорить с вымышленным другом в это время?

– С Достоевским? Давай, беседуй…

Юля вновь со страстью возобновила оральные ласки.

– Как так вышло, что у тебя получилось так, как получилось? Ты же драматург, неужели не задумывался? – говорил Достоевский.

– Вы были правы, я – интересный персонаж.

– Что, если это фатум? Провидение?

Решетников поднял Юлию, поставил перед собой и занялся с ней сексом, при этом не прерывая беседу.

– А то, что я трахался с учительницей сына, а жена мне изменила – это тоже провидение?

– Нет, это ты сам. Твой брат умер, и вместо серьезного подхода, переоценки жизни ты снова решил сохранить комфорт, сделать себе не так больно, создать агентство, которое уважало твое Эго. ТЫ тут был богом, высшим разумом. Это не ради помощи ближнему, ты сам признался. И именно начав вторую жизнь, ты упустил жену, сына, случилась измена. И ты снова решил все быстро исправить, как в агентстве, но ничего не получалось. И сейчас ты имеешь то, что имеешь.

Решетников, не прерывая механических движений, задумался.

– Знаешь, чего больше всего в жизни хотел Пушкин? – спросил Достоевский.

– Чего?

– За границу.

– Слышал.

– И знаешь, чего не поехал?

– Царь не пустил.

– Не царь.

– Высший разум?

Юля, бывшая спиной к Решетникову, обернулась:

– О, мне нравится высший разум.

– Конечно, он создал эту позу, Юлия Владимировна. Продолжайте, Федор Михайлович.

– Именно. Он понимал, этот высший разум, если Пушкин уедет за границу – будет кутить и погибнет, бесславно.

– Ну и пусть! Пусть! Пусть бы погиб! Сдох бы пусть, но сам!

– Пушкин был нужен России.

– А что этот высший разум так о России печется?

– Не моего ума дело. Но теперь выбор пал на тебя. Тебе повезло, что у тебя есть проводник – я. Если за тебя взялись – то не отпустят.

– А вы? За вас брались свыше?

– Если бы я не вынужден был выплачивать долги брата, я бы не писал. Клянусь. Я бы только играл в казино и драл бы кого-нибудь в уборных. А пришлось писать. И писательство – дело крайне серьезное, так что с «Алиби» заканчивай.

– По своей воле – никогда.

– Ну, значит, что-то придумают.

– Кто? Что придумают?

– Я не знаю.

– Идите вы все к черту! – крикнул Решетников и, отбросив все мысли о Достоевском, с животной страстью сжал Юлию Владимировну.

Та громко застонала и, задыхаясь, прохрипела:

– Тише, тише, классик…

В этот момент Решетников почувствовал, что начинает задыхаться, его сердце пронзила острая боль. Ловя ртом воздух, он пошатнулся и удержался на ногах, только оперевшись о стенки кабинки.

– Что с тобой? – повернулась к нему Юлия.

– Дай, дай присесть…

Юля усадила Решетникова на унитаз, оправила юбку, тревожно спрашивая:

– Что у тебя случилось?

– В груди сдавило…

– «Скорую» вызвать?

– Ты иди, не надо смотреть. Иди, пожалуйста, мне так будет легче.

Но Юля не уходила.

– Пожалуйста, я один побуду.

Юля подчинилась. Выходя, она не сводила с него обеспокоенно-сочувствующего взгляда. Решетников подмигнул ей, подбадривая. В кабинку заглянул Достоевский и, наблюдая, как тяжело дышит Решетников, проговорил:

– Пошлая смерть получилась бы, да?

Решетников посмотрел на писателя безо всякой иронии, с тревогой и даже страхом:

– Это звоночек, Федор Михайлович?

– Это набат, Петр Сергеевич. Даже покутить напоследок не получится, кончишься на ком-нибудь, и все.

– Все, последнее дело, чтобы сыну оставить что-нибудь, Даше… Последнее дело, и все, все. Я же роман еще успею дописать?

Достоевский утвердительно кивнул и исчез.

* * *

Утром, когда Саша собирался в школу, Ольга позвала его на кухню, где они с Завадским как раз завтракали. Саша вошел, держа в руке массажную расческу.

– Присядь, мы тебе кое-что скажем, – попросила Ольга.

– Только быстро, мне в школу.

Заговорил Завадский:

– Мы с мамой женимся.

– Я уже в курсе.

– Будет немного людей: друзья, самые близкие.

– Известные личности будут? Звезды?

Завадский с улыбкой закивал.

– Со мной проблем не будет, я приду. У вас все или еще что-то?

Тут подала голос Ольга:

– Стася тебя любит. Действительно. Я уверена! Приходи с ней.

Саша, не меняя выражения лица, повторил:

– Что-то еще?

– Все… ну ты хоть поешь.

– Мама, а это же твоя расческа?

– Да.

– Только ты ею расчесываешься.

– Да.

Завадский смущенно кашлянул:

– Ну я расчесался сегодня. Я честный человек, вчера тоже немного.

– Тогда не подходит.

– А что такое? – не понимала Ольга.

– Ты закончила завтрак?

– Да.

– Я возьму ложку?

Саша взял в руку чайную ложку, которой Ольга ела овсяную кашу, положил в пакетик.

– Меня сейчас волнует, даже терзает один вопрос: настоящие ли вы мои родители?

– Что?

Ольга опешила, посмотрела на Завадского, ища поддержки. Тот сохранял невозмутимый вид.

– Я много думал и понял, что весь мир, в котором я жил, – это иллюзия. Вот в первую очередь решил сделать генетический анализ, чтобы быть уверенным, что вы мои настоящие родители.

– Саша, родной, ну что ты так…

– Мама, да все в порядке. Если, конечно, вы мои настоящие родители. Если нет – я расстроюсь, начну искать, откуда вообще взялся. Ладно, мне еще надо взять биологический материал у Решетникова Петра Сергеевича, моего предполагаемого отца.

Саша вышел, оставив Ольгу в полном замешательстве.

Завадский попытался ее успокоить:

– А чего ты так реагируешь, как будто ты ему не настоящая мать?

– Я мать. Мама. – Ольга с укором посмотрела на него.

Саша снова заглянул на кухню:

– Мам, ну ты не пошла же на суррогатное материнство? Да? Можешь сразу признаться, я бы сэкономил, анализы недешевые.

Ольга молчала, раздираемая одновременно и обидой, и возмущением.

– Понял, лучше перепроверить.

Саша ушел.

Решетников трудился над продолжением своего романа, когда ему доложили о новых посетителях.

В сопровождении Рудова в кабинет вошли двое: один – солидный мужчина лет сорока пяти, а второй – популярный артист Николай Белый, радующий публику своим тенором уже не первый десяток лет. Решетников подался им навстречу со словами:

– Здравствуйте. Ого, какие люди!

Солидный мужчина представился Валентином Кругловым. После кратких приветствий Рудов