Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, прощание с Лондоном оказалось довольно-таки обнадеживающим, особенно когда Элистер Кроули сообщил, что рассказ будет опубликован и я получу десять фунтов; к тому же Кроули похвалил меня за «ювелирную прозу». Позже я сочла рассказ этот весьма незрелым; удивительно, как кому-то пришло в голову его напечатать. Зато в те дни я была в восторге — ведь мне все же удалось напечататься перед отъездом на родину, значит, очко в мою пользу.
И я дала себе обещание: когда-нибудь я вернусь и снова померяюсь силами с Лондоном.
25
Пароходы французской морской почтовой линии регулярно совершали рейсы из Марселя в австралийские порты, и я подумала, что путешествие на одном из них будет весьма полезно для моего усовершенствования во французском языке. Так оно и получилось: около месяца мне пришлось говорить только по-французски.
Я оказалась единственной девушкой на борту, хотя среди пассажиров было несколько замужних дам, возвращавшихся с супругами в Индию и Новую Каледонию, так что мосье капитан и его офицеры относились ко мне как к несчастной одинокой девице, которая нуждается в их рыцарском внимании. Даже помощник капитана, немолодой уже толстяк самого прозаического вида, увивался вокруг меня, болтая на смеси южных наречий, которую я едва понимала.
Но когда в Бомбее я решила сойти на берег, все они были заняты высадкой пассажиров, разгрузкой судна и прочими делами, неизбежными в порту.
Один из пассажиров, инженер, ехавший с женой в Бомбей, предложил показать мне город. Но пришла телеграмма — обстоятельства вынуждали их торопиться на первый же поезд, уходящий в глубь страны. Они просили простить их за то, что они не могут взять меня в город, и умоляли не отправляться в рискованное путешествие одной. Сейчас в Бомбее заметно усилились антибританские настроения, говорили они, и молодой англичанке опасно бродить по городу.
«Австралиец» бросил якорь на рассвете далеко от берега, и меня вовсе не привлекала перспектива провести день на борту, пока судно будет грузиться углем, в то время как на берегу передо мной раскинулся восхитительный чужеземный город. И я села на катер, чтобы хоть краешком глаза увидеть великую и загадочную землю — Индию. Катер возвращался на судно в четыре часа дня. У меня не было страха перед «туземцами». Детство, прошедшее на Фиджи, внушило мне симпатию к темнокожим, научило понимать их чувства. Я твердо верила, что индийцы и буддисты, с религией и литературой которых я была немного знакома по «Махабхарате», «Свету Азии»[35] и поэзии Тагора, ничего плохого мне не сделают.
Прогуливаясь по широким и оживленным улицам европейской части Бомбея, я набрела на контору агентства Кука, и тут же меня осенила блестящая идея — нанять коляску и съездить к Башням Молчания, которые, как я слышала, находятся на окраине города.
Денег у меня в кошельке было немного, и я зашла в контору узнать, сколько может стоить такая поездка. Клерк назвал мне обычную цену и предупредил, чтобы я не вздумала заплатить вознице больше. Стоит только проявить щедрость, сказал он, тут же на вас набросится целая толпа нищих. Коляски стояли снаружи, у здания; я вскочила в одну из них и сказала вознице, величественного вида человеку в тюрбане, восседавшему на козлах, куда надо ехать.
В приподнятом настроении, наслаждаясь ездой в открытом экипаже по просторным, обсаженными деревьями улицам, я разглядывала белые особняки, затененные пальмами, джакарандами и коралловыми деревьями, сады, где пышно алели и золотились канны, стояли в розовом цвету кусты гибискуса и франгипаны осыпали землю своими душистыми лепестками.
Но вместо того чтобы выехать из города, мы почему-то довольно скоро очутились в тесноте туземных кварталов. Толпа индийцев была столь же пышно расцвечена красками, как и сады. Женщины в сари — пурпурных, красных, зеленых, шафранных и светло-вишневых — заполняли улицу. Теснившиеся одна к другой мастерские, в которых работали ремесленники, продовольственные и фруктовые ларьки, где были выставлены напоказ товары, складывались в огромную живую мозаику. Меня так и подмывало сойти и побродить пешком по улице. И только крики и резкие запахи, стоявшие в жарком утреннем воздухе, удержали меня.
Внезапно коляска остановилась, и я увидела, что мы в каком-то тупике. Дальше дороги не было. Возница повернулся и, протянув руку, потребовал денег. И — как мне показалось — в тот же миг пролетку окружила озлобленная, враждебная толпа. Нищие с язвами на лицах, с мертвенной, шелушащейся кожей, цеплялись за меня костлявыми, иссохшими руками и с воплями и визгом карабкались прямо в коляску. Я растерялась. А потом вспомнила слова одного пассажира, англичанина, жившего в Индии, — я его терпеть не могла: «Если вы попадете в какую-нибудь историю с туземцами, единственное спасение — прийти в ярость и бить направо и налево чем попало».
При мне оказался розовый зонтик, и я принялась размахивать им, изображая, насколько хватало моих способностей, ярость и в то же время крича: «Полиция! Полиция!» Я смутно надеялась, что какой-нибудь европеец или хотя бы местный полисмен явится мне на помощь. Но никто не появился.
И тем не менее нападающие по непонятной причине отступили. Возница, покрикивая на своих притихших соплеменников, кое-как выехал из узкого закоулка. «Кук, Кук!» — тут же закричала я. Он, видимо, не знал ни слова по-английски, но я думала, он хотя бы помнит, где его нанимали.
Ворча и временами оборачиваясь, чтобы произнести проклятие, он той же дорогой поехал обратно, но не к конторе Кука и, ссадив меня на пристани, потребовал двойную плату по сравнению с той, какую мне назвали. Я была рада избавлению от ужасной толпы и поэтому спорить не стала, отдала ему деньги и, присев на край пристани — лавочки поблизости не оказалось, — попыталась успокоиться.
Стоял полдень, солнце палило нещадно, и нигде не видно было ни клочка тени, чтобы от него укрыться. Но больше всего меня заботило, как бы поскорее попасть на судно и принять ванну с дезинфицирующими средствами после всех этих цепких рук и покрытых язвами тел, которые ко мне прикасались. Удрученная физиономия, помятое, грязное белое платье — в таком виде я ожидала, не появится ли кто-нибудь, у кого
