А тучи нависали все ниже, так что очень скоро я должен былоказаться в густом тумане. Чтобы попасть в Трикастелу, мне следовало держатьсяжелтых знаков, ибо антенна совсем уже скрылась в молочной пелене. Если собьюсьс пути, придется еще одну ночь провести не просто под открытым небом, а подпроливным дождем, а это восхитительных ощущений не сулило. Одно дело –чувствовать, как капли дождя освежают разгоряченное лицо, наслаждаться свободойи полнотой бытия, но при этом знать, что впереди тебя ждет крыша над головой,стакан вина и постель, где ты отдохнешь перед следующим переходом. И совсемдругое – когда впереди бессонная ночь, ибо попробуй-ка уснуть в грязи, да ещекогда бинты намокнут, грозя инфекцией.

Решать надо было не откладывая. Либо двигаться вперед ипройти по леднику, пока еще не стемнело окончательно, либо возвращаться иночевать в деревеньке, оставленной несколько часов назад, а переход черезСебрейро отложить до утра.

В тот миг, когда я осознал необходимость немедленногорешения, стало мне вполне очевидно и то, что со мной творится нечто странное.Уверенность в том, что я открыл тайну своего меча, толкала меня вперед – наледник, который в самом скором времени должен будет окружить меня со всехсторон. И чувство это разительно отличалось от того, которое заставило меняпоследовать за девочкой к Вратам Прощения или за Анхелем – к церкви святогоИосифа Чудотворца.

Я вспомнил, как в Бразилии, читая время от времени лекции помагии, я уподоблял овладение ею с другим навыком, всем хорошо знакомым, – стем, как человек учится ездить на велосипеде. Садишься в седло, нажимаешьпедаль – и падаешь. Поднимаешься и снова падаешь, и снова, и снова, и снова,потому что умение держать равновесие не приходит постепенно. Но вдруг тыовладеваешь им в совершенстве, и велосипед полностью покоряется твоей воле.Опыт не накапливается, а приходит будто «по волшебству» в тот момент, когдавелосипед «ведет тебя», а не ты – его или, иными словами, когда ты вдруготкрываешь в себе способность удержаться от неминуемого, казалось бы, падения,отклонив корпус в нужную сторону или сильнее нажав на педаль.

Вот и тогда, в четыре часа дня, на склоне Себрейро я заметил– это чудо повторилось. Столько времени я шел по Пути Сантьяго – а теперь ПутьСантьяго повел меня. Я лишь покорялся тому, что принято называть Наитием. Иблагодаря Любви Всеобъемлющей, которую я испытывал весь день оттого, что тайнамоего меча была наконец раскрыта, и оттого, что человек в кризисные моментынеизменно принимает верное решение, я без страха двинулся прямо в туман.

Рассеется же он когда-нибудь, думал я, отчаянно пытаясьразглядеть желтые знаки Пути на камнях и на стволах деревьев. Вот уже почтицелый час, как видимость сократилась едва ли не до нуля, но я продолжал петь,отгоняя страх и надеясь, что случится нечто необыкновенное. Плавая в густойтуманной пелене, один-одинешенек в этом призрачном мире, я опять увидал ПутьСантьяго, как кинофильм – когда герой совершает такое, что никому не под силу,а зрители уверены, что подобное бывает только в кино. Тем не менее это было некино, а самая что ни на есть реальность. Безмолвие в лесу делалось все полнее,туман уже не был таким плотным, но странный свет, все вокруг окрашивающий втона тайны и жути, не давал разглядеть, долго ли мне еще брести в этой пелене.

Я не мог не обратить внимания на то, какая почтинепроницаемая тишина стояла вокруг, когда неожиданно слева от меня раздалсяженский голос. Тотчас остановившись, я прислушался – не повторится ли. Но неслышалось даже шороха сухой листвы, жужжанья насекомых и прочих обычных длялеса звуков. Я взглянул на часы – четверть шестого. Прикинул, что до Трикастелыеще километра четыре и я вполне успею преодолеть их засветло.

А когда отвел глаза от циферблата, женский голос прозвучалвновь. И в этот миг суждено было начаться одному из важнейших в моей жизнисобытий.

Голос этот исходил не откуда-нибудь извне, а из меня самого.Он слышался отчетливо и ясно, усиливая то, что принято называть наитием. Ипринадлежал не мне и не Астрейну. А сказал он всего лишь, чтобы я шел дальше, ия повиновался, как говорится, глазом не моргнув. Казалось, что вернулся Петруси говорит со мной о приказе и подчинении, я же в это мгновение сделался всеголишь орудием Пути, пролегшим через меня. Пелена тумана рассеивалась и ределавсе больше. Одиночные деревья справа и слева, а под ногами – влажная скользкаяпочва и крутой подъем, который я одолеваю уже довольно давно.

И вот в одну минуту, точно по волшебству, туман рассеялсяокончательно. И передо мной на вершине возник крест.

Я поглядел на туманное море, из которого только что выплыл,и на другое, клубившееся высоко над головой. А между ними виднелись самыевысокие вершины гор и увенчанный крестом пик Себрейро. Меня охватило неодолимоежелание помолиться. Я знал – это уведет меня с прямого пути на Трикастелу, новсе же решил подняться на вершину и вознести молитвы у подножья креста. Подъемзанял сорок минут, прошедшие в полнейшей тишине, молчал я, и все кругоммолчало. Выдуманный мною язык позабылся и уже не мог связывать меня ни слюдьми, ни с Богом. Путь Сантьяго вел меня, и он должен был вывести туда, гдележал мой меч. Петрус снова оказался прав.

А на вершине, рядом с крестом сидел и что-то писал человек.Сначала я решил, что это – видение, посланец небес, но все то же наитиешепнуло: нет – и тотчас мне бросилась в глаза вшитая в его одеяние раковина.Это был всего лишь паломник: он долго глядел на меня, а потом, потревоженныймоим появлением, скрылся. Быть может, он, как и я, ожидал здесь Ангела, аобнаружился человек. Человек, идущий путем обычных людей.

Как ни одолевало меня желание помолиться, я не могпроизнести ни слова. И долго простоял у креста, оглядывая горы и облака,окутывавшие и небо, и землю так, что на виду оставались только вершины. В стаметрах ниже я увидел россыпь домиков и маленькую церковь – там затеплились огоньки.Что ж, по крайней мере, будет где переночевать, если так распорядится Путь. Яне знал, когда именно это произойдет, но, хоть Петруса больше и не было сомной, без проводника я не остался. Меня вел Путь.

Заблудившийся ягненок одолел подъем и оказался между мною икрестом. Поглядел на меня довольно испуганно. А я еще довольно долго глядел напочти черное небо, на крест и на белого ягненка у его подножья. Потом как-товнезапно ощутил навалившуюся усталость от затянувшихся так надолго переходов,испытаний, уроков. Острая боль, возникнув где-то в животе, стала подниматься кгорлу и разрешилась сухими, бесслезными рыданьями перед крестом и этимотбившимся от своих ягненком. Крестом, который мне не надо воздвигать, – вот онвысится, огромный, одинокий, противостоящий напору времени. Все уроки,преподанные мне Путем Сантьяго, пронеслись у меня в голове, покуда я рыдалперед единственным свидетелем – этим ягненком. А потом, когда смог наконецначать молитву, сказал: