или просто от усталости в голове помутилось, но в пыльном воздухе шёл к нему, явственно и неоспоримо, он — Патрокл, убитый его рукою.

Какое-то время они стояли друг против друга, и Менетид вглядывался в Гектора. Он ничего не говорил, а Гектор ни о чём не спрашивал тень врага. Они что-то поняли оба. То, что было больше их жизни и смерти, и этого окровавленного поля, и этих кораблей, и этой старой каменной Крепости.

Видение исчезло, и Гектор, пытаясь понять — к чему бы оно — нагнал своё войско.

Троянцы загнали пришельцев в стан — опять за ров и частокол. Казалось — ещё одно усилие — и снова можно ворваться в лагерь.

Но уже наступала тьма.

Гектор приказал оставить сражение. Илионские дружины отошли на полёт стрелы от вражеского вала и ждали, глядя на чуждый стан и небо, догорающее над ним.

— Отойдём к берегу Скамандра, — сказал Гектор военачальникам. — Там свободное и чистое место, где можно провести ночь. А тут всё завалено трупами.

И, оставляя поле сражения, отошли троянцы и собрались у реки, на чистой земле.

— Слушайте, воины и вожди — трояне, дарданийцы, союзники! — громко начал Гектор. — Мы сегодня славно потрудились. Я надеялся было, что уже нынче мы истребим данайские корабли и с победою вернёмся в священный Илион. Жаль не получилось. Ночь опередила нас — и он ударил оземь огромным своим копьём в одиннадцать локтей, копьём, вершина которого оканчивалась зловещим бронзовым жалом, и это жало, и золотое кольцо вокруг него в последнем луче солнца горело, точно ослепительный факел.

— Да, только ночь сохранила аргивян от неизбежной гибели. Завтра, думаю, решится их судьба. А сейчас — покоримся неизбежной ночи. Распрягайте лошадей, разбивайте стан, гоните из Города волов и овец, несите хлеб. Здесь будем вечерять! Заготовьте дров побольше! Пусть всю ночь горят огни — чтобы ни один враг не ушёл невредим. В Городе пусть усилят караул, пусть юноши и старики следят за окрестностями. Мало ли на что решится враг в таком положении. А мы завтра снова в бой. И пусть узнают надменные ахейцы, каково это — драться с троянами!

Войско глухо зашумело, готовясь к ночлегу. Раздались удары топоров, начали загораться костры, послышался топот стада, гонимого из святого акрополя Трои. Приносили жертвы богам, закалывали животных, возливали вино.

И страшен, и грозен, и красив был этот пир. Рядом в смертном покое лежали трупы друзей и врагов. И, словно справляя тризну, сидели воины у костров, а искры восходили к самому небу. Земля казалась звёздным небом: так часто горели костры, только ярче и теплее, чем звёзды.

МЕМОРИАЛ ВИОЛЫ

Август: «Музыка — единственное, что спасёт нашу страну. В сокрушающем ритме рока слышится мне поступь обновления. Затхлая, гнилостная страна — и вдруг в ней раздаётся музыка — словно открыли форточку и впустили воздух в комнату, отравленную угарным газом! Новые мысли, новый мир, новое арийское движение зарождается на наших глазах, окрылённое музыкой духовных исканий!»

Фома: «Какая прекрасная горячность! И какая наивность, дружище Август! Как можно припарками излечить мертвеца? Неужели тебе не ясно, что страна мертва, она убита грехом наших отцов, и никакие арийские идеи и рок-н-роллы её не оживят?

У Эдгара По есть прекрасная новелла о загипнотизированном умирающем. Разложение остановлено гипнозом. Но гипноз кончается — и тело мгновенно превращается в кучу жидкой гнилой плоти.

Кончится гипноз — и советская империя расползётся, как гнилой труп, на пятнадцать агонизирующих обрубков. И кто может это остановить? Наши малахольные рокеры и недоученные оккультисты? Смешно это, Август. Слов нет, в нашей тусовке есть симпатичные и смелые ребята. Но они нужны нам ради силы своего духа, а вовсе не из-за барабанов и гитар. Страну не спасёт даже революция, а о бреднях Движения и говорить не приходится».

Марк: «Как-то приезжаю на наш полигон, а там лозунг большими буквами: «Наша цель — коммунизм».

Ирэна: «Смешно».

Бэзил: «Я понял, что для мяса по-итальянски нужно хорошее красное вино. Марк совершенно прав — чем лучше вино, тем тоньше получается вкус».

Виола: «Если кто-то вздумает ещё раз засорять свободные страницы Мемориала кулинарными рецептами и подсчётами платы за электроэнергию, то он получит Мемориалом по башке. Я не шучу».

Ирэна: «Завтра мы идём за крутыми ребятами к Подаревской».

ТУСОВКА

По всем законам я должен был помереть. Но крепок человек; остался я жив! Несколько дней Ирэна с Виолой склеивали обрывки моего сознания, сшивали их ассоциациями, и наконец мои кипящие мозги малость остыли и приняли более-менее чёткую форму. Я вспомнил, что зовут меня Август Виткевич, и живу я в Старом Городе Коломне, и где-то под этим Городом зарыто илионское золото. И если мы это золото не вернём в этот самый Илион, да ещё самым срочным образом, то не только наша замечательная Коломна, но и половина ойкумены накроется медным тазом.

Тут я стал сам понемножку себя вытягивать. И вытянул — с помощью девчонок. Снаружи даже стал похож на нормального.

Так что, когда Виола предложила мне смотаться на тусовку — я даже обрадовался. Впрочем — уже тогда было ясно, что это не простое развлечение. Зачем-то им было нужно глянуть на тусовку моим взором. Что-то должно было решиться в тот вечер. И не судьба тусовки (шут с ней), а всего Города, и больше, чем Города…

Когда-то Брусенская улица была в Городе главной. Рассказывали старики, как в прошлом веке, да и в начале двадцатого, гулял здесь каждый вечер коломенский высший свет. Степенно, парами, шли коломенские мещане, инженеры и тому подобный мидл-класс — от Ивановских ворот до старинного сквера «Блюдечко». Там, на крутом обрыве кремлёвского холма, разворачивались обратно; затем всё сначала, и так — до сумерек.

Слева багрянила масонская стена Брусенского монастыря, из-за астральных символов которой (белый на красном) громадина Крестовоздвиженского собора выставляла белокаменные барочные наличники алтарей и упиралась в небо синими шатрами, на коих горели золотые звёзды. С колокольни доносился забавный звон: «К нам, к нам, к нам, сирота́м!», а от ворот из просвирни доносился божественный запах свежих про́сфор (о, какие это были просфоры! — такой сдобы и вкуса даже в городе Париже не пробовали).

Напротив, направо, таилась секретная мастерская, а за ней пузатилась ампирная усадьба, в семидесятые годы превращённая в Городскую управу, где в присутственные дни сидели гласные во главе с Мишей Посохиным, где решались дела практические, тянулась административная бодяга, и куда после 17 года въехал